Эрмин бросила на него недоверчивый взгляд, сказав себе, что этот мужчина читает ее мысли.
— Я знаю об этом, месье. Когда-то у меня был прекрасный друг. Его звали Симон. Вчера вечером я рассказывала вам о нем. Мы делились друг с другом самым сокровенным.
— Да, я помню, тот несчастный молодой человек, погибший в концлагере. Как жестока была эта война! В Париже, перед показом одного фильма, я видел снятые американцами кадры со зверствами, творившимися в этих лагерях. Было невозможно без содрогания смотреть на сваленные в груду трупы, похожие на скелеты…
Услышав эти слова, молодая женщина в ужасе замерла. Метцнер заметил это и несколько секунд помолчал.
— Простите меня, мадам! Я вас расстроил.
— Ничего страшного, я часто бываю грустной, — не раздумывая призналась она. — Но я бы предпочла не видеть этот репортаж. Меня бы неотступно преследовали эти образы. А у меня и так тяжело на сердце — слишком много скорби, разочарований и неясностей…
Эрмин вновь отбросила сдержанность, поддавшись странному желанию доверить Родольфу Метцнеру свои горести. Он был потрясен.
— Я бы так хотел прогнать с вашего личика эту тревогу и печаль, которая вдруг его омрачила. Такую великую певицу, как вы, необходимо холить, лелеять, беречь от жизненных передряг.
Его низкий голос дрожал от волнения.
— Мне кажется, в жизни любого человека бывают испытания. И я неправа, что жалуюсь, да, я неправа. Я уже много получила от жизни.
Вздохнув, она закрыла глаза и прислонилась головой к спинке сиденья. «Да, я неправа, — подумала она. — Просто я никак не могу прийти в себя, узнав, что Симон погиб в концлагере, и жалею, что помогла Андреа написать фальшивое письмо для Жозефа. Но Тошан тоже решил, что так будет лучше. Он даже согласился его переписать. Я доверяю ему: он лучше знает, что такое мужская гордость и отцовские чувства. По возвращении мне нужно будет обязательно съездить в Нотр-Дам-де-ла-Доре, чтобы встретиться с тем мужчиной. Возможно, я узнаю больше о смерти Симона».
Родольф Метцнер наблюдал за ней. Она казалась ему хрупкой, нежной, одинокой. Он вдруг представил, что садится рядом с ней, заботливо обнимает ее и даже целует в нежно-розовые губы. В следующую секунду он встряхнул головой, словно пытаясь прогнать эти мысли, недостойные джентльмена. Он разрешал себе только обожать ее, не надеясь на то, что когда-нибудь сможет к ней прикоснуться.
Эрмин, почти не спавшая ночью, окунулась в приятную дремоту, испытывая смутное чувство защищенности, как и накануне.
Четыре часа спустя поезд прибыл на вокзал Квебека.
Берег Перибонки, тот же день
Положив руку на плечо Мукки, Тошан чувствовал огромное удовлетворение, смешанное с облегчением. Наконец-то после трех месяцев отсутствия он снова ступил на свою землю. Это была его территория, затерянная в глубине леса, вдали от всех, единственное место, где он чувствовал себя по-настоящему свободным. Он планировал остаться здесь до следующей весны, и эта перспектива наполняла его радостью.
— Вот мы и дома! — сказал он. — Правда, сынок? А ты, Мадлен, рада?
— Конечно, очень рада. А знаешь почему? С минуты на минуту Акали выйдет на крыльцо и побежит нам навстречу. Мне так ее не хватало!
— Наверняка она тоже скучала, — с улыбкой предположил Мукки. — Но поскольку мисс Лолотте требовалась няня, Акали пришлось пожертвовать собой. Смотри, папа, здесь все стало по-другому. За лужайкой никто не ухаживал.
Они называли так обработанную землю перед домом, представлявшим собой крепкую постройку из красивых лиственных и еловых досок. Раньше здесь стояла скромная хижина золотоискателя Анри Дельбо и его супруги Талы, индианки из рода монтанье. Если родители Тошана довольствовались этим наскоро возведенным жильем, то их сын без конца расширял свой единственный дом, благоустраивал и делал его все более комфортным, чтобы его жена с детьми могли жить в нем и зимой, и летом.
Они стояли на опушке леса, глядя на величественный пейзаж.
— А тебе, Констан, здесь нравится? — со смехом спросил Тошан у своего младшего сына, прижавшегося к Мадлен. — Давай же, скажи что-нибудь!
— Не дразни его, кузен! — возмутилась молодая индианка. — Он измучен дорогой, к тому же у него поднялась температура. Сегодня вечером я дам ему настой из цветков ивы с медом, который делает бабушка Одина. Там должно еще остаться не меньше пяти баночек.
Она снова посмотрела на фасад дома, позолоченный лучами заходящего солнца. Ничто не говорило о присутствии людей. Вокруг было тихо, на бельевой веревке ничего не сушилось.
— Папа, ты уверен, что Шарлотта с Людвигом здесь? — встревожился Мукки. — Акали не выходит, и за окнами никто не мелькает. К тому же они закрыты в такую погоду.
— В этом нет ничего удивительного: лучше держать их закрытыми, чтобы комары не налетели, — ответил Тошан. — Наверное, все отдыхают после обеда. Идемте, вернемся за вещами позже.
Ему пришлось позаимствовать грузовик у какого-то торговца в Перибонке, заплатив ему несколько долларов, поскольку мужчина, обычно подвозивший его сюда, так и не смог починить свою машину.
— Да, идемте, — повторила Мадлен, решительно направляясь вперед.
— Эй! Есть кто-нибудь дома? — весело крикнул Мукки. — Мисс Лолотта, мы приехали!
— Не называй ее так, — одернул его Тошан. — Это была одна из привычек Симона, и ей она ужасно не нравилась.
Подросток недовольно воздел глаза к небу. Он относился к Шарлотте Лапуант, как к старшей сестре, и считал, что имеет право поддразнивать ее.
— Она заставляла меня есть пюре из шпината, когда я был маленьким и не мог сопротивляться, — сказал он в свое оправдание.
Это вызвало улыбку у обоих взрослых.
По дороге Тошан отмечал детали, которые злили его. На земле валялся мусор, поленья были беспорядочно разбросаны, кусты ежевики карабкались на ступеньки.
— Я все выскажу Людвигу, — проворчал он, устремившись к крыльцу.
Он постучал в дверь, чтобы не вторгаться без предупреждения в личную жизнь семейной пары, в распоряжение которой предоставил свой дом в обмен на регулярный уход за ним.
— Кто там? — послышался чей-то тонкий испуганный голос.
— Это Тошан! Открывай, Акали!
Он услышал звук отодвигаемого засова, за которым последовал другой, более глухой шум, словно кто-то волочил по полу мебель. Наконец дверь тихонько приоткрылась и показалось худенькое смуглое личико с большими черными глазами, полными смятения.
— Акали! — удивленно воскликнула Мадлен, осознавая, что ее приемная дочь ведет себя как-то странно.
— О! Мама! Мамочка! Мне было так страшно!
Мукки онемел от волнения. Он взял Констана из рук индианки и легонько подтолкнул ее вперед. В ту же секунду Акали бросилась на шею Мадлен и разрыдалась.