— Тошан согласится, я в этом уверена, моя дорогая, — заверила ее Эрмин. — Идем в дом, пора ложиться спать. В любом случае ты проведешь еще целых два месяца тут, в Большом раю — это новое имя нашего дома.
Киона обняла Эрмин за шею и легким поцелуем коснулась ее щеки.
— Я так рада, что ты вернулась. Здесь тебе больше ничего не угрожает.
— Но мне и в Квебеке ничего не угрожало! Конечно, была эта авария поезда, но я отделалась лишь царапинами да шишками. Идем скорее, я ужасно устала.
Но прошел еще целый час до того, как в доме установилась тишина. Из комнаты девочек то и дело доносился шепот и взрывы смеха. Мадлен погасила керосиновые лампы, распространявшие мягкий свет, и отправилась в маленькую комнату, раньше принадлежавшую Тале. Констан уже спал там в кроватке, сколоченной Тошаном из красивых кленовых досок. Одина решила остаться у постели Шарлотты. Старая индианка легла на расстеленные на полу шкуры и прижала к груди новорожденного, который вел себя тихо. Людвиг расположился на раскладушке, рядом с матерью своих детей. Мукки, обложившись мягкими подушками и завернувшись в одеяло, улегся на деревянной скамье в кухне, рядом с камином.
— Я люблю засыпать, глядя на огонь, — признался он родителям. — Этого мне больше всего не хватает в пансионе.
Слова сына вызвали улыбку у Эрмин. Она ощущала на своей талии теплую руку мужа. Он повел ее в другую комнату.
— А вот и наше гнездышко, — сказал он, закрывая дверь. — Я приготовил тебе теплую воду, мыло и полотенце.
— Спасибо, Тошан, — тихо произнесла она, испытывая странное смущение.
Эрмин хотела провести ночь рядом с Шарлоттой, чтобы присматривать за ней до рассвета. Но красавец супруг ее отговорил.
— Лучше навестишь ее лишний раз, если будешь волноваться, только не оставляй меня одного на всю ночь.
Она уступила и теперь разглядывала их комнату, словно видела ее впервые. Единственная свеча освещала деревянные стены, украшенные пестрыми тканями ярких цветов. Две медвежьи шкуры служили ковром. Окно было открыто, но задернуто льняной занавеской. Немногочисленную мебель составляли сундук, стол и два табурета.
— Как здесь мило, — прошептала она.
Несмотря на необъяснимую робость, замедлявшую ее движения, она разделась. Тошан открыл ее чемодан.
— Что ты ищешь? — спросила она.
— Какую-нибудь легкую ночную сорочку. Сейчас тепло.
Эрмин скрыла свое удивление. Обычно в это время года она спала обнаженной, что очень нравилось ее мужу. И сейчас она уже разделась, спеша скорее освежиться. Стоя в тазу, она поливала себя из эмалированного ковшика, смывала мыло. Струйки теплой воды, стекающей по телу, казались ей блаженством.
— Тебе помочь? — предложил Тошан.
Она молча кивнула, сбитая столку его сдержанностью. Раньше он не мог сидеть спокойно, когда она мылась, и начинал ласкать ее и гладить в предвкушении любовных утех.
— Ты восхитительна! — сказал он. — Настоящая статуя из перламутра, молока и меда.
Однако, прошептав эти комплименты, он ни единым жестом не выказал желания. Эрмин ощутила нечто вроде разочарования, смешанного с недоверием, но не подала виду.
— Ты становишься все красивее, — добавил ее муж. — Твое тело изменилось, раскрылось, как цветок.
— Но ведь я же не растолстела! — возразила она, внезапно вернувшись в атмосферу их привычной близости.
Он смущенно рассмеялся и, ничего не ответив, протянул ей полотенце.
— Раньше тебе нравилось меня вытирать, — с сожалением сказала она.
— Раньше я вел себя как бестактный самец, который считал тебя своей собственностью. Я больше не хочу быть таким мужчиной, Мин.
Он подал ей руку, а затем принялся вытирать ее спину и плечи с необычайной нежностью.
— Ты считаешь меня бесчувственным и эгоистичным, — продолжил он, — но страдания Шарлотты заставили меня задуматься о положении женщин. Вы рожаете наших детей в муках, с риском для жизни. Большинству мужей на это наплевать. Они требуют удовольствия, исполнения так называемого супружеского долга. Я тоже так себя вел и теперь сожалею об этом. Больше никогда я не стану навязывать тебе свое желание, ты сама будешь выбирать момент для близости.
— Что? — спросила она, не веря своим ушам.
— Для меня будет позором, если однажды ты сравнишь меня с каким-нибудь мужланом вроде Пьера Тибо. Говорю тебе: я много думал, в том числе и о твоих дружеских отношениях с Овидом Лафлером. Он как раз из тех, кто может соблазнить женщину при помощи своих речей и острого ума. Разве я не прав?
Эрмин изобразила недоумение из страха выдать себя. Тошан провел полотенцем вдоль ее упругих нежных бедер.
— Женщина заслуживает уважения, особенно такая красивая, как ты, женщина, которая оказывает мне честь своей любовью, как сказала бабушка Одина. Она тоже открыла мне глаза на мое поведение.
На этот раз Эрмин прыснула со смеху.
— Тошан, любимый, ты никогда таким не был. Я не просила тебя меняться, даже если твое поведение обижало меня, когда, к примеру, ты отгораживался от меня стеной молчания, приходил в холодную ярость или капризничал.
Он смотрел на нее, ощущая смутную тревогу. Если Эрмин так запросто перечисляла недостатки, от которых он хотел избавиться, полное примирение грозило стать проблематичным.
— Я все это знаю, — отрезал он, целуя ее в лоб. — Ложись, ты, должно быть, очень устала. Я тоже ополоснусь.
Немного удивленная, она последовала его совету. Неизвестно, что было тому причиной, загадочная женская натура или дух противоречия, но ей не очень нравились перемены в поведении Тошана.
— Я полюбила тебя таким, какой ты есть, — вполголоса сказала она. — И по-прежнему люблю тебя, люблю так же сильно.
Эрмин смотрела на него. Он тоже разделся. Пламя свечи бросало на его мускулистую спину золотистые отблески. Это был красивый мужчина с широкими плечами, узкими бедрами, крепкими ногами. Она ощутила, как в животе поднимается теплая волна, а по телу разливается хорошо знакомая сладостная истома. Ее особенно взволновала одна деталь, которую она не замечала до сих пор. Черные гладкие волосы Тошана касались шеи, а на лбу танцевала непокорная прядь. Ее охватило головокружение, когда она вспомнила их первую ночь, навсегда запечатлившуюся в ее женской плоти моментами страсти и удовольствия.
— Тошан! — позвала она.
Овид Лафлер и Родольф Метцнер были забыты. Она снова подчинилась власти, которую этот метис имел над юной девственницей, стыдливой и доверчивой, над той, кем она была тогда.
Он направился к кровати с задумчивым выражением лица, но на секунду остановился, чтобы полюбоваться ею. Она лежала на боку, одной рукой поддерживая голову. Ее роскошные светлые волосы ниспадали на грудь. Плавный изгиб бедра вырисовывался под простыней. А большие глаза смотрели на него не отрываясь, полные отчаянного желания. Одним пальцем он провел по очаровательному контуру ее пухлых губ, коснувшись нежного овала щек.