Пусть он и не разгадает до конца покрытую пылью времен тайну. Однако оставить ее у себя за спиной, ретироваться, чтобы потом сожалеть об упущенном, о недоделанном, Иван не мог.
В принципе уже на следующий день его пребывания в Фарафонтове можно было со спокойной совестью возвращаться в В-ду. Как и предполагал, ничего любопытного для академического проекта в монастырской библиотеке откопать не удалось. Летописные своды, хранившиеся здесь, начинались уже с XV века. Сей период пока не интересовал господ профессоров.
Хотя и в этих свитках попадались любопытные вещи.
Не без улыбки читал поэт пометы летописцев, сделанные ими на полях своих хроник во время трудов праведных а потом по рассеянности не соскобленные с пергамента.
«Господи, долго ль еще мне трудитися, аки пчеле? Ажно рука отваливается». «Пот глаза застит». «Надобно бы у брата келаря лишних пару свечей выпросить – темно зело».
Живые голоса древности.
И все же – не то.
Однако Иван каждое утро прилежно приходил в вивлиофику, запасшись пачкой бумажных листов. Перья с чернилами ему по дружбе ссужал брат Савватий.
Почеркав-почеркав для вида бумагу, господин копиист на «некоторое время» отлучался. И в это время занимался несколько иными изысканиями. А именно: присматривал удобный железный прут потолще, чтоб можно было стылую землю ковырять или кровельный лист поддеть, а также лопату, длинную и прочную веревку, мешки и прочее снаряжение.
Обратись он за помощью к библиотекарю, тот, несомненно, пособил бы гостю в поисках. Но посвящать, кого бы то ни было, в свои планы Баркову не хотелось. Помнил реакцию молодых монашков на их с бароном попытку проникнуть в Никонову часовню. Вряд ли от местной братии стоило ожидать иной реакции. Об этом судил уже по тому трепету и ужасу, с которыми Савватий рассказывал историю проклятого места.
Не хватало ему еще конфликтов со здешним духовенством. Нажалуются преосвященному, а предугадать действия Варсонофия тяжеленько. Непредсказуем владыка.
И вообще от всего этого дела дурно пахло. Сказать по чести – смердело.
Змеи с крокодилами, объявившиеся среди зимы, рыжие псы неведомой породы, вертящиеся у провалившейся под землю часовни, запрещенные церковью книги, полусгоревший череп в костре – все это звенья одной цепи. Закрытой на большущий, прямо-таки амбарный замок.
Тычешь-потычешь,
Но узка щелинка.
Коль ночью не видишь,
Приди в день, детинка,
Приди и вложи в меня из порток,
Найдешь днем дыру, конечно, в – замок.
Да вот только где ж эту дыру отыскать? А к ней бы и ключ не помешал.
Все чаще Ивану приходила в голову мысль, что ключ сей надобно искать не где-нибудь, а в Горнем Покровском монастыре. Что-то туда все звенья цепочки выстраиваются. В-жане, пугающиеся при упоминании обители, внезапный тамошний карантин, затребование монашками отреченных книг из библиотек Белозерского и Фарафонтова. В странные игры играют невесты Христовы.
И там же, за монастырскими стенами – Брюнета. Которой грозит тьма. Хорошо бы, конечно, чтобы он ошибся, неверно истолковал увиденное. А ежели не обманулся? Что тогда?
Тогда следует выручать красну девицу-зазнобу. И чем скорее, тем лучше.
К исходу третьего дня снаряжение было готово.
Он долго раздумывал, когда именно отправиться в путь.
Естество рвалось сделать это днем, противясь самой мысли лезть под землю ночью, когда особенно мощна нечистая сила. Разум же, извечный недруг чувств, велел идти к часовне как раз в темное время суток, поскольку лишь об эту пору был наименьший риск привлечь к себе внимание посторонних.
Победил конечно же разум – мерило всех вещей в этот просвещенный век.
Но, примиряясь с чувствами, рассудок предпочел промолчать, когда Иван предпринял кое-какие шаги, несовместные с учением великих просветителей человечества.
Прежде всего поэт отправился в Рождественский собор, прихватив с собой всю свою амуницию.
Здесь он поставил свечи Богородице, своему небесному патрону Ивану-воину, великомученикам Козьме и Дамиану и, на всякий случай, святому Христофору, прилепив свечу у того места, где, как ему указали, прежде находился образ псоглавого мученика, нынче замазанный.
Потом, преклонив колена, долго и тепло молился, испрашивая благословение небес на свое предприятие, а буде таковое дать невозможно, то хотя бы прощение за дерзновенный поступок. Святые сурово молчали, не подавая никакого знака. Понятное дело, сердились. Зачем ворошить то, что быльем поросло и предано церковному порицанию и забвению?
Оно и правда, зачем?
Не лучше ль смирить гордыню, обуздав стремление разума порвать путы незнания? Для кого-то и лучше, но не для него. Такова уж его натура. Потому прости, Господи, неразумное чадо свое, ведающее, что творит худое, но не могущее противиться страсти познать неведомое.
Хорошо бы еще получить пастырское благословение. И освятить снаряжение. Но как? Не подойдешь же к первому встречному чернецу с просьбой: «Благослови, честной отче, на дело сомнительное», после чего зачнешь совать ему пистолеты, шпагу да лопату с прутом и вервием.
Ладно, есть надежда на то, что уже само пребывание в святом месте сотворит с амуницией чудо. Особенно после того как все это окропится святой водой. Пузырем с оною поэт предусмотрительно обзавелся загодя, купив в монастырской свечной лавке.
Еще одной нелепицей, противной здравому смыслу, стало то, что господин копиист зарядил свои пистоли серебряными пулями.
Да-да.
Он отнюдь не манкировал странными словами, оброненными Шуваловым во время их последней встречи. Приап никогда ничего не говорит зря. Раз молвил, что не худо бы запастись оным снаряжением, знать, так и нужно поступить.
Намаялся Иван, разыскивая по столице серебряные пули. Проще было бы самому смастерить как-нибудь в ружейной мастерской Академии. Да времени уже не было и не хотелось нарываться на недоуменные вопросы товарищей. Таки сыскал в одной из лавчонок на Невском, где торговали всякими заморскими диковинами. А если бы понадеялся на то, что на месте раздобудет? Это в В-де-то? Ха-ха-ха!
Сложив свой скарб в кожаный мешок, поэт проследовал на конюшню.
Загодя приготовил более или менее правдоподобное объяснение, зачем ему понадобилась лошадь на ночь глядя. Дескать, мается он бессонницей, и врач прописал ему вечерние верховые прогулки. Не особо любопытным чернецам этого должно было хватить. Мало ль от чего с жиру бесятся эти мирские.
Оправданий не потребовалось.
Кроткий инок, присматривавший за лошадьми, удлиненным ликом и сам отчасти смахивающий на своих питомцев, ни слова не говоря, взнуздал для Ивана конька посмирнее.
– Я недолго, – сам себе не веря, молвил на прощание молодой человек.