Чехарда мыслей Вадима помчалась дальше с удвоенной скоростью.
Что же произошло в ту роковую ночь в доме Монго? Почему нет явного повода для убийства… или все-таки есть?
Ведь ничего, кроме пресловутой «Книги Семизвездья» не просматривается. Вполне возможно, конечно, что повод был столь необычен, как и способ убийства…
Но что толку от гипотез, если нет даже намека на главное.
Кто убил?
Кто у нас в числе подозреваемых? Да никто!
Разве что эти самые Инквизиторы…
Кстати, почему бы им уж заодно не прикончить и Гроссмана?
Между прочим, с тем письмом все не так просто… Если б его написал психопат, то уж наверняка бы объявился хоть раз, дал бы знать о себе! А тут как в воду канул!
Странно все это.
Мельком бросил на себя взгляд в зеркало заднего вида.
– Неважно выглядишь, брат, – улыбнулся себе следователь.
Он пристально смотрел на свое отражение, словно ожидая, что оно взъерепенится и скажет пару ласковых в ответ, но человек в зеркале сидел с неизменным выражением лица.
Тут Савельев едва удержался, чтобы не стукнуть себя рукой по лбу. Как он мог забыть?! Обещал же Варе заехать сегодня!
При мысли о девушке почувствовал непонятное томление. И понял: он раскопал в душе что-то важное, что-то значительное! И был явно взволнован этим открытием в себе.
Вадим весело чертыхнулся и завел мотор…
Дверь в подъезд была открыта, как и двери лифта, украшенные наскальной живописью кисти неизвестного художника, которого при поимке Вадим определил бы в «обезьянник» как мелкого хулигана.
Следователь нажал кнопку четвертого этажа.
Лифт неторопливо подался вверх. Кабина доползла до второго этажа и остановилась.
Он снова надавил кнопку и тихо выругался. Лифт прополз и вдруг остановился на третьем этаже, раскрыл дверь, словно прогоняя сыщика прочь.
Плюнув, Вадим решил подняться пешком.
Но, дойдя до Вариного этажа, замер. В тусклом свете у приоткрытой двери стояла та, кого он больше всего сейчас хотел увидеть.
Она побледнела и отшатнулась от него, прикрыв заплаканное лицо руками.
– Что ты делаешь здесь?
– Вадим, пожалуйста…
Ее лепет, готовый оборваться истерическим плачем, откровенно его испугал.
Подбежав, он приобнял девушку за плечи и провел в квартиру, выглядевшую так, будто хозяйка спешно куда-то собиралась.
Одного внимательного взгляда Савельеву хватило, чтобы понять: в квартире не просто беспорядок. Профессиональное чутье сигнализировало, что перед ним следы кражи или грабежа.
Вынутые и сложенные стопками книги, бумаги и семейные альбомы на полу, веши, вываливающиеся из приоткрытой двери шкафа…
Дверца клетки-теремка была распахнута, и недовольный ворон гулял по полу.
Вадим инстинктивно обернулся к двери.
Следов взлома не обнаружилось, да и железная дверь выглядела основательной и непрошибаемой – как и все такие двери, что на его памяти никогда не останавливали серьезных людей, когда тем было что-то очень нужно.
– Что здесь произошло? С тобой все в порядке?! – опоздало осведомился следователь.
Он и сам не заметил, как обратился к девушке на «ты».
– Твой вопрос как нельзя вовремя, – всхлипнула Варвара. – Сам видишь… Меня пытались обокрасть. Да, именно обокрасть, но или не нашли, что искали, либо искали не то, что нашли!
– Ты проверила, все на месте?
– Ничего вроде не пропало. Я ушла на рынок, хотела купить свежего мяса для Прохора. Когда я вернулась, «гости» уже покинули мое жилище. Все, что ты сейчас видишь осталось после их ухода нетронутым. Я хотела вызвать милицию, но в этот момент появился ты. Вадим, мне страшно!
– А что у тебя есть ценного в квартире? – задал он привычный вопрос.
– Немного серебряных украшений – я люблю серебро – и моя птица.
– Ну вряд ли они торгуют таким антиквариатом, – недоверчиво уточнил следователь.
– Эта птица еще у моей прабабушки жила в доме, – обиделась Варвара. – Правда, здорово, что они не тронули его?
– Кар! Кар! – подал голос ворон, пролетел через всю комнату и приземлился на тахту.
Хозяйка поспешила водворить Прохора в клетку. Пернатый нахохлился и вдруг завопил:
– Пр-риходили тати добр-ро вор-ровати!
От неожиданности Савельев сам чуть не лишился дара речи.
Он призабыл, что девушка упоминала, что ее питомец говорящий. Скрежещущий, какой-то замогильный глас Проши стал для майора настоящим потрясением.
– Он что, все понимает? – обалдело поинтересовался майор.
– Весьма вероятно, – пожала плечами журналистка. – Я сама часто пугаюсь его выходок. Иногда такое выдаст, что хоть стой, хоть падай.
– Вот бы допросить его в качестве, так сказать, свидетеля, – пошутил сыскарь. – Вдруг чего и нарыли бы. Но все равно надо вызывать ребят. Пусть посмотрят…
– Успеется, – пробормотала Варя, легонько толкая его в спину. – Пойдем, надо чаю попить.
Но, придя в кухню, в изнеможении опустилась на табурет, враз обмякнув.
Только сейчас Савельев понял, что та держится лишь диким напряжением сил.
Пересохшими губами она что-то слабо и еле слышно шептала.
Следователь наклонился к девушке и приблизил ухо к ее губам.
– Вадим, я должна вам сказать… Тебе сказать.
Она расплакалась, а потом вдруг прижалась к нему и принялась исступленно целовать.
Савельев поднял девушку на руки. Та, совсем легонькая, казалась такой слабой и беззащитной…
Вадим долго, не отрываясь, смотрел на нее, потом посильнее прижал ее к себе и на руках понес ее в комнату, спотыкаясь о валяющиеся предметы.
«Что я делаю? – твердил пресловутый внутренний голос – Я не могу позволить себе. Это нарушение профессиональной этики. И вообще, я не должен пользоваться…»
– Люби меня… – прошептала она сквозь слезы. – Я хочу этого… Не хочу быть одна!
Он нежно раздел ее и заботливо уложил ее в постель.
Голова закружилась от весеннего цветения. Он стал целовать ее лицо. Девушка обвила его руками за шею и привлекла к себе, прильнув к нему горячим стройным телом.
Голова закружилась, когда из-под снятой футболки его взору открылись крупные твердые груди с маленькими, темными, как вишни, сосками.
Слабый лучик света упал на ее глаза, в которых застыли слезы. Вадим не мог больше сопротивляться, и их тела слились в трепетном порыве.