Розовеющее небо осветило две фигуры на крымском берегу. Юда обнял плачущую дочку и пробормотал:
– Пусть им повезёт. Хорошие люди, хоть и гои.
* * *
Ведмедь не дотерпел, когда лодка сама уткнётся в речной берег – бухнулся в воду по пояс, схватил привязанную к носу судна верёвку, потащил. Вылезли на песок, женщины захлопотали вокруг наспех устроенного костерка из плавника.
Дмитрий чувствовал, как покачивается земля – трое суток водного пути позади. Непривычно было ощущать под ногами не пляшущее на волнах зыбкое дно рыбацкой лодки, а надёжную твердь.
– Воевода, Хорь! Сюда идите!
Ведмедь забрался на высокий прибрежный откос и махал оттуда. Поднялись. Ярилов огляделся и ахнул: задумчивый Дон синей излучиной огибал полуостров, а внизу зеленели жирные заливные луга, шумела молодая рощица. Простор и покой.
Высокий бродник развёл широкими, натёртыми греблей ладонями, будто приглашая полюбоваться:
– Что хочу сказать вам, ватаман Хорь и воевода Дмитрий. Дальше не поплывём. Будем здесь строиться, обживаться. Место какое, а? Лучшего место для новой деревни и не найти. Вон родничок пузырит, река рядом – значит, с рыбкой будем. Жидовин два мешка жита положил в лодку, сеять будет чем. Проживём. Лошадей и другую скотину на нашу долю от франкского хабара купим. Хорошо!
Хорь вздохнул: не вышло ему стать атаманом удачливой шайки. На всякий случай переспросил:
– Точно, Ведмедь? Разве же крестьянская доля – это жизнь? Горбатиться будете с рассвета до заката, трудов тут много – целину-то поднимать. Гораздо веселее с вострой сабелькой по степи гулять.
– Нагулялись уж – юшка из горла льётся, – насупился Ведмедь, – не быть отныне нам ни рабами, ни душегубами. Тут привольно и от Плоскини далеко, не доберётся. Жаль, леса мало, а то бы церкву поставили на косогоре. В память о всех, невинно убиенных.
– Попа-то где найдёте? – хмыкнул Хорь. – Здесь на сто вёрст вокруг – одни половцы и волки.
– Была бы паства да церква, а поп сам прибежит, – уверенно сказал Ведмедь, – пошли к людям.
Одноглазый сидел на бочке с солониной, держал на коленях трёхлетнюю Ульянку и играл с ней, в шутку пугая сложенными козой пальцами:
– Идёт коза рогатая за малыми ребятами, кто мама не слушает, кулеш не кушает – забодает-забодает!
Девочка смеялась счастливо, захлёбываясь, и от этого детского смеха на мрачных усталых лицах появлялись улыбки.
Хорь сказал:
– Что ж, коли так сложилось – значит, быть здесь новой деревне бродников.
Ведмедь замотал головой:
– Нет, не будем теперь так прозываться. Иуда Плоскиня навсегда наше имя опозорил.
Ульянка обняла одноглазого, взмолилась:
– Ну хватит, у меня ужо животик болит от смеха. От этих твоих козей. Козков.
– Ко-за-ков, – поправил циклоп, – это мой язык значит «свободный». Не раб, но воин.
– Вот! – обрадовался Ведмедь. – Так и будем отныне называться. Козаками.
Дмитрий удивился. Кажется, только что на его глазах река истории создала новый проток, и он лично в этом принял участие.
Анри сказал:
– Прекрасно, когда бежавшие из рабства люди находят свою истинную родину. Здесь нельзя не вспомнить библейскую историю об избавлении евреев из египетского пленения, а ты, Дмитрий, уподобился самому Моисею. Но, мои побратимы, мы же не останемся здесь?
– Нет, – твёрдо сказал Дмитрий, – я буду пробираться до Добриша, чтобы сдержать слово, данное князю Тимофею. Вверх по реке, до рязанских земель, а там коней достанем. Что скажете?
– Слово, данное рыцарем, твёрже стали. Я с тобой, брат, до самого конца – сверкнул синими глазами Анри.
– Мне пока рано в земле ковыряться, – ухмыльнулся широкоплечий Хорь, – как время придёт – всё равно закопают. Пошли, грека обрадуем.
Хозяин лодки грустно шмыгнул огромным носом носом, развёл руками:
– Надо так надо. Ещё пять монет, и поплыли.
Старичок сбросил вязанку хвороста на дорогу, испуганно посмотрел на трёх всадников.
– Ещё раз спрашиваю, – терпеливо сказал Дмитрий, – далеко до добришских земель? Застава их где?
– Так это, прямо за лесом ихова деревенька, – наконец, произнёс крестьянин, – а заставы-то и нет. Как сгинула добришская дружина в бою с какими-то татаровями, так и нету заставы. А вы кто, витязи? Не обидите?
– Не бойся, землепашец, тебе не принесут зла. Благородный рыцарь никогда… – начал было лекцию Анри, но Дмитрий, чувствуя неладное, перебил:
– А почему ты об этом спросил, отец?
– Так это, – пожал плечами старичок, – третьего дни скакали тут на вас похожие – на конях и с оружием. Много. Сорок, да ещё сорок, да ещё… Пьяные и злые. Жито потоптали. Старосту нашего выпороли. Кричали ещё: мол, конец пришёл Тимошке блаженному, за всё теперь поплатится.
– Какие они были? Чернявые, косоглазые? Говорили на чужом языке? – нетерпеливо вмешался Хорь.
– Чужой язык – это змеиный, раздвоенный, что ли? – захихикал старичок. – Обнаковенные у них были языки. Только я в рот-то им не заглядывал. Как увидал их непотребства, так в лес и побёг. Я уж старый, чтобы мне портки скидывали и по заднице. Вот когда я мальцом был, так батюшка мой, давно покойный, бывалоча как наломает розог…
– Отец, погоди. Ты понимал, что они говорили?
– Конечно, я ж не полоумный какой. По-русски говорили, чего ж не понять. А которые немного косоглазые – так это ж спьяну. Коли много, скажем, выпить мёду, так не только ноги заплетаться начнут – глаза тоже. Я, бывалоча, сяду с кумом, возьмём баклажечку – и ну спорить, кто больше смогёт…
– Спасибо, отец, – прервал вечер воспоминаний Ярилов и поторопил коня. Сердце колотилось от недоброго предчувствия. Побратимы поскакали следом.
Промчались по лесной дороге, въехали в деревеньку. Страшная, неживая тишина: не брехали собаки, не ругались через плетень хозяйки. Избушки молча таращились на единственную улицу затянутыми бычьим пузырём окошками.
Поперёк дороги лежал мужик – кровь натекла из перерубленного горла, превратившись в дёготь, лицо почерневшее. Мёртвая рука сжимала топор.
Люди исчезли. Спросить, что произошло, было не у кого. Хорь выломал застрявшую в заборе стрелу, посмотрел на наконечник. Заметил:
– Не татарская. Наша.
Дальше ехали шагом, прислушиваясь. Молчали. У Дмитрия вертелась только одна мысль в голове – короткая и горькая: «Не успел».
* * *
Монгольское посольство, отправленное договариваться с булгарами о военном союзе против русичей, уже три недели стояло на границе, ждало из столицы разрешения на проезд. Араб, который вёз письмо Субэдея булгарскому царю, относился к задержке с облегчением – он явно боялся казни в случае провала миссии. Азамат тоже не волновался – отсыпался да гулял с Кояшем под уздцы – конь, давно оставшийся без всадника, мог и застояться.