Задыхаясь, чихая, Торнан привычно выругался на судьбу, занесшую их в эту пустыню…
…Границу меж степью и пустыней они преодолели на одиннадцатый день после того, как пресекли Ранну. Эта граница не была четкой; просто бесконечная холмистая равнина, по которой они ехали, становилась все более засушливой, каменистой и неприветливой.
Зеленая ковыльная поросль сменялась верблюжьей колючкой и чахлыми кустиками солянки; последние рощицы и кривые деревья исчезли, деревья, изредка попадавшиеся прежде, исчезли. Чаше и чаще попадались пустоши, засыпанные мелким щебнем. И небеса над сухой равниной из голубых становились белесыми. А когда они поднимались на холмы, то на горизонте уже виднелась изжелта-белая полоса песчаного моря.
Путники стояли на вершине бархана, а перед ними простирались волны песчаного моря. Над головой висело залитое солнцем небо, будто огромный купол, на котором не было ни единого облачка. Жар солнца опалял их, будто гнев жестокого бога.
– Это пустыня, – сообщил Чикко несколько стушевавшейся Мариссе. – Тут нет ни деревьев, ни полей, ни душистого мыла…
Амазонка проигнорировала замечание мага.
– Да, наш друг прав, – согласился Торнан. – Но сейчас мы туда не пойдем. Мы найдем оазис и будем там ждать каравана, а может, наймем проводника.
– С чего ты решил, что мы его дождемся? – Марисса наконец отвлеклась от созерцания грозного жаркого моря.
– Тут проходит идрумский караванный путь – один из трех, – вместо Торнана ответил Чикко. – По нему караваны как раз идут в том направлении, куда нам нужно.
– Ты что, бывал тут? – иронически изрекла амазонка.
– Доводилось, представь себе, – подтвердил Чикко, чем вызвал у Мариссы что-то вроде некоторого уважения. А Торнан удивился – раньше его приятель ничего такого не рассказывал. Но это было весьма неплохо – сам-то Торнан попадал в пустыню всего дважды в жизни.
Впрочем, ничего особенно сложного (не считая самой пустыни) им не предстояло. С караваном они дойдут до Китара – Сонского оазиса, в дне пути от которого и стоит тот мертвый город, где в Храме Дающей Воду им предстоит забрать вторую часть жезла.
А купцы тут были нередкими гостями. Гоняли караваны крепких идрумских мулов и двугорбых верблюдов – на продажу. Возили дорогие цветные гхараттские ткани, под благородными именами «белая роса» и «струящаяся вода», которые можно было протащить через женское колечко. Возили лекарственные снадобья, мумие из Рихейских гор, стальные клинки со струящимся вдоль лезвия узором, превосходные доспехи из восточных земель, тисненые кожи и гоблин знает еще что.
Каравана они не дождались, зато им подвернулся проводник – Урам, не первой молодости пустынник, живший в лачуге с женой и выводком детишек. Это было неплохо – человек оседлый и ведомый местным жителям вряд ли мог оказаться помощником каких-нибудь разбойников. И они двинулись через пустыню. Теперь путешественники находились на земле, на которую не претендовало ни одно из царств, ибо тут уже был один безраздельный самодержец – Песок. Глубокие русла, дно которых было сухим большую часть года. Животные здесь были меньше и не собирались в такие крупные стада, как на севере. Больше всего попадалось изящных газелей и антилоп, быстрых созданий, которым нужно было мало корма и воды и которые умели избегать охотящейся ночью большеухой пустынной кошки. Каменистая выветренная земля, сухие кусты и кактусы начали уступать место более песчаной местности, и наконец вокруг до самого горизонта остались одни барханы, уходящие вдаль, как волны в море.
Вдали у горизонта иногда появлялись верблюжьи караваны, плескалось море, покачивались корабли у причалов, вставали башни чьих-то странных городов. И Торнан был готов усомниться, что это просто мираж.
Он и прежде слышал рассказы караванщиков и просто бывалых людей о древних руинах, прежде бывших храмами и крепостями неведомых народов, идолах жуткого вида, которых ветер иногда обнажает среди барханов, сдувая песок. Конечно, такие рассказы надо делить на два, если не на четыре (а по совести, так не грех и на восемь). Но единодушно Тэр считался странным местом. И караваны, как говорили, пропадали тут чаще, чем можно было предполагать, имея в виду лишь разбойников и пыльные бури.
Барханы, одни лишь барханы, иные из которых высотой спорят с горами. По несколько часов приходилось преодолевать каждый такой… Чтобы увидеть за ним другой, ничем от первого не отличающийся.
Такова уж была эта пустыня – по капризу природы возникшая тут, отрезанная от влажных морских ветров с юга Гаркасскими горами, а от столь же влажных северных – Синим Хребтом.
Вся вселенная, казалось, сложена из песка. Желтого, красного, серого, рыжего, белого. Кустики солянки и верблюжьей колючки, странные колючие шары, покрытые жесткой шкурой, и отменно горькие (говорят, такие еще водятся лишь в пустынях заокраинных земель), да изредка проскакивающие живые создания вроде карликовых тушканов и ящериц – вот и вся жизнь. Безбрежные просторы сухих, изрезанных оврагами и ущельями глинистых равнин, засыпанные песком котловины, каменистые эрги – и вновь море песка.
Пути от колодца к колодцу, сон вполглаза – кто его знает, чего можно ждать от проводника? Скудная еда – сухое мясо и сушеные до каменной твердости фрукты. И вот – ураган.
Буря стихла быстро, почти так же, как и накатила. Час прошел или больше – Торнан не понял.
Но вот смолк ветер, и песок больше не пел свою жуткую песню смерти. Конь с хриплым всхрапом поднялся, и следом за ним – Торнан. Из-под песчаного полога выбрались трое его спутников. Последним – выглядевший изрядно потрепанным Чикко.
– Проклятая пустыня, – выругалась Марисса.
– Не надо недобрых слов о пустыне: обидится, – прозвучало за спиной.
Позади них стоял человек в потертом бурнусе, с откинутым капюшоном – по виду родич проводника. А немного поодаль, по ту сторону бархана, поднимались верблюды, и кони, и люди – женщины, дети, седобородые старики… Целый караван. Не торговый, не купеческий – племя пустынных бродяг.
Кочевник что-то спросил у проводника на непонятном языке, тот ответил длинной речью, как будто оправдываясь. Оборвав его на полуслове взмахом руки, бородач приложил руку к сердцу.
– Я рад видеть служительницу Великой Матери, хотя и не могу понять, что ее привело в эти обиженные жизнью края. Но думаю, что мой отец тоже будет рад увидеть тебя, почтенная, и засвидетельствовать уважение к Матери…
В шатре, на груде подушек возлежал человек в широком одеянии, казавшийся не отцом, а скорее старшим братом встретившего их кочевника. По обе стороны от него сидели две весьма упитанные женщины в переливающихся шелках и грубой работы серебряных украшениях. Они равнодушно взирали на пришельцев. В шатре оказалось не в пример уютней, чем под палящими лучами солнца. Тем более что тут же гостям подали охлажденного финикового вина и сочные порезанные гранаты, сияющие красными зернами. На их кожуре поблескивали капельки холодной воды – колодец, который искал проводник, был именно тут.