В этот миг начинает дуть ветер… Слабый, еще только поднимающийся ветер, наполненный желтыми бабочками, голосами прошлого – шепотом старых гераней и вздохами разочарования [533] . Немой не замечает его. Он стоит с закрытыми глазами, запрокинув лицо в небо, и на его спине начинает расти горб. Горб увеличивается, раздувается, трещит, издавая стоны натянутых у причалов канатов, и лопается вздыбленными парусами в тех местах, где я видел таинственные шрамы на лопатках мальчика. Устремляясь ввысь – из разрывов плоти вылетают два огромных белоснежных крыла и, распрямившись, заполняют пространство над всей территорией больницы. Шелковые, серебристые перья чуть шевелятся, поддаваясь возрастающему давлению ветра. Его порывы подхватывают с земли клубы коричневой каштановой почвы и бросают облако пыли вверх. Поднимаясь, громадный нимбус [534] раздувается водородным дирижаблем и вдруг замирает, ожидая чего-то большего… Проплывая под созвездием Парящих тигров, планета замедляет движение, и, словно захваченный в фотографию, мир зависает парализованными атомами вокруг детской площадки. Наступает одно, неизменяющееся мгновение…
Листья могучего вяза впечатываются в палеонтологические снимки происходящего [535] , и, остановившись окончательно, Земля фиксирует собственное окаменение турбинами молочно-опаловых глаз Горгоны. Осматриваясь вокруг, я вижу, как сковываются неподвижностью трава, листья деревьев, облака, взгляды… Вместе с ними исчезают звуки, шорохи и дуновения…
Но вдруг, обдавая лицо прохладной свежестью, с неба падает капля… За ней вторая… третья… четвертая…
Ударная волна ионизации [536] превращается в широкий атмосферный ливень [537] и, мелькнув молнией – в моей голове грохочет осеняющей догадкой: «Имаго свершилось!»
Немой поднимает отяжелевшие веки, и я вижу, что черты его лица приняли осмысленное, суровое выражение Архистратига. Архангел упирается о правую ногу, готовясь к захвату санитаров, но, опережая его на долю секунды, Степаныч взмывает в небо, оставляя на земле глубокие вмятины от широких когтистых лап. Два огромных матовых черных крыла, вырвавшихся из-под халата санитара, накрывают глубокой крестообразной тенью площадку, больницу, гору, на которой она стоит, и часть излучины Волги. В это мгновение что-то проносится перед моим взором, и, прежде чем я успеваю осмыслить произошедшее, снежная лавина крыльев полководца Святого воинства сплетается с вороными перьями санитара в единую косу вихря и, завывая, начинает перерастать в смерч. Смерч вытягивается трубой архангела [538] вверх и оглашает округу грозным эхом. Алые веснушки покрывают кровавыми пятнами черно-белый ствол битвы, который направляет зияющую воронку Тартара в потемневшее от ужаса небо. Готовясь к ответному залпу, грозовые тучи стягивают тяжелое подкрепление. Скорость урагана увеличивается, расползается, и у скамейки, стоявшей под деревом, отрывается доска. За ней летит ножка, лавкастол и стул санитара. Сзади меня раздается грохот, и сквозь скрежет разрывающегося металла я различаю рев танковой армады. Обернувшись назад, в том месте, где стоял второй санитар, я обнаруживаю исполинскую фигуру оскопленного Зевсом титана. Кронос клацает кровожадной пастью богоеда и, бросаясь вперед, вонзается в эпицентр сражения. Отпрыгнув в противоположную сторону, я ощущаю необычайную легкость в собственном теле, в результате чего улетаю значительно дальше и приземляюсь на крышу больницы.
Гигантский волчок покрывает территорию клиники, продолжая втягивать ее содержимое в себя. Качели, домик, песочница, еще одна скамейка – все отправляется в сумрак торнадо.
Посреди площадки, спиной к смерчу, стоит волчица. Ее шерсть, вылизанная всевозрастающим давлением ветра, отливает пепельными наконечниками ворсинок. Морда растянулась в улыбку мертвеца. Устремленные на меня глаза растеклись, опустившись на веко эпикантусом татаро-монгольской складки [539] . Голова опущена. Шкура съехала назад.
Оборотень с трудом поднимает переднюю правую лапу и, выпустив из нее ятаганы стальных когтей, ударяет о землю так, что крайний столик, еще державшийся в земле за счет тяжелой бетонной подушки, подлетает в воздух и исчезает в кружении урагана. От удара лапа зверя погружается в почву до колена. Но сила смерча еще не достигла своего апогея, и вой, производимый им все это время, перерастает в гул, от которого по шиферной крыше пробегает первый озноб. Поддаваясь силе атмосферного вихря, хищницу начинает оттаскивать. Она медленно съезжает назад, и от ее когтей в земле остаются глубокие раны. Под раскидистым большим вязом волчица останавливается, но затем продолжает путь неизбежности, вырывая из-под земли крюками своих когтей огромные корни старого дерева. Корни лопаются, как струны контрабаса (отправляя сквозь литосферу планеты посыл тяжелого, низкого звука, скатывающегося в отдельных местах до фа контроктавы), и пробуждают для битвы с отцом Плутона [540] .
Вот лопнула первая струна… вторая… третья… четвертая… Опустив низко голову и упершись задними лапами в землю, волчица замирает на месте. Из-под земли начинает появляться пятая, исчезнувшая струна контрабасовой виолы [541] . Огромный коричневый корень, как доисторический эласмозавр, нехотя вылезает, тянется, выдирается, выворачивается, взрывая наискосок всю площадку, и лопается, не выдержав натяжения. Волчица проваливается в месиво вихря: сначала хвост, затем задние лапы, туловище… Последним (вместе с последним вздохом) исчезает кожаный набалдашник ее носа, после чего кокон смерча набухает, темнеет, разбрызгивая в разные стороны шлейф нефтяного дождя, и, издав истошный рев, глохнет, превращая на фронте ударной волны часть кинетической энергии собственного потока во внутреннюю энергию газа и оглушая мир [542] ядерной вспышкой безмолвия [543] .