– Ну и что? – строит собеседник изумленную гримасу. – Законы тоже, как трусы, – пока не поносишь, не поймешь – жмут они или ничего…
– Что – ничего?
– Пока ничего из того, что узаконили те, кто сочинял поправки, не подходит для тех, кому они были посвящены, – умничает Богомол.
– Почему?
– Во-первых, это не стихи. А во-вторых, тут очень важна форма ягодиц общественного сознания на местном уровне тела. А там, в столице, этого не учитывают.
– Хорошо, пусть и так. Но скажи мне, что, по-твоему, вредней – каждый день носить акриловые трусы или каждый день есть сладкие пирожные? – морочит треугольную голову Андрей.
– А зачем каждый день есть сладкие пирожные?
– А зачем каждый день носить акриловые трусы?
– Кремовые?
– Почему кремовые? Черные, с кружевами.
– Черных с кружевами пирожных не бывает. А вот от кремовых – каждый день – заработаешь диабет.
– А диабет, как известно, вреднее кружев! – добивается желаемого результата Андрей.
– Это с какой стороны посмотреть, – огорошивает победителя Фальцет. – Кружева вещь тоже опасная. У меня один товарищ закружился с женой мента, а тот оказался начальником отдела по наркоконтролю. Он только на одних «отпускных» [333] трехэтажный дом себе отбабахал! У него этого подконтрольного «дела» было видимо-невидимо – пруд пруди! Вот он и подкинул упаковочку любовнику…
– Ты мне про что сейчас рассказываешь?
– Про кружева.
– Про кружева в моей голове от твоих примеров? – злится Андрей.
– Нет. Про кружева законов в трусах моей жены.
– И что эти кружева могут сделать?
– Запалить меня перед шефом, – вздыхает делегат.
– Это как?
– Обычно. Она же человек.
– Кто?
– Жена.
– Допустим. И что с того?
– Как что? Выпьет она, предположим, на корпоративе нашего советского шампанского и пойдет в наш советский sortir помочиться, – произносит с французским прононсом иностранное слово Фальцет, – а там – Он!
– Кто – он?
– Ну этот… который ищет, кого бы замочить.
– И?
– И! А тут она…
– Жена?
– Конечно! В запрещенных синтетических алых трусиках, обрамленных кружевами законов, и лифчике типа «брасьер», меняющем свой цвет в момент овуляции стратегии шефа на территории соседних кабинок… [334]
– Да… – вздыхает, понурив голову, Андрей…
– Да… – подтверждает контрагент.
– А знаете, в чем заключается главная ошибка наших депутатов? – решаю я абсорбировать отрицательный эффект беседы.
– В чем? – интересуется царь.
– В том, что они принимают законы, а им нужно принимать лекарства.
– Та же бодяга была и у моих бояр! – смеется, вспомнив молодость, Грозный и наливает сто грамм.
Оздоровительная пауза, продиктованная новым приемом лечебного средства, длится не долго. Больные быстро получают приход, и подруга Богомола – шикарная особа с достойными подиума конечностями, – выступив вперед, смеряет присутствующих блеском зеленоватых глаз. Цокнув каблучком о бутовую поверхность прихожей, она задает бархатным голосом пикантный вопрос, поправляя лапкой на груди полупрозрачную блузку:
– А ходят ли наши мужчины по утрам в душ?
– Ходят! – отвечает за всех Фальцет, ратуя всей душой за гигиену всех тел.
– А что они делают, выходя из душа?
– Надевают трусы и идут завтракать, – раздается смех на зарождающуюся контроверзу.
– А куда они отправляются, закончив трапезу?
– В зависимости от интенсивности эмоций главы государства – на работу или на фронт.
– И как на это реагируют их жены?
– Сквозь струи дождя и речи вождя смотрят мужьям вслед, – не уступает голубоглазый оппонент.
– И что они там видят?
– Как по улицам идут трусы.
– А как давно это длится?
– Давным-давно, давным-давно, давныыым-давно! – запевает песню из кинофильма «Гусарская баллада» Борода.
– А что нужно сделать, чтобы страна избавилась от трусов? – обрывает песню секс-дива.
– Отказаться от душа?.. – сомневаются собеседники.
– Страна без души?.. – гримасничает слабый пол.
– Голубые ели?.. – ерничает Мульт [335] .
– Размышлятельная пауза! – объявляет Богомол. И, словно путники, пережившие засуху Сахары, делегаты плещутся в водоемах рюмок и океане графина так старательно, что океан колышется, перетекая из горлышка ко дну и обратно со скоростью одной стопки в интервал. Стопки мелькают перед моими глазами искрами хрусталя и, орошая металлокерамику поредевших десен, открывают внутренности бездонных глоток товарищей над трофейным столом бабули…
– Кстати о столе! – создаю я лирическое отступление вдаль. – Бабушка привезла его из Берлина в сорок шестом году. Тогда и рядовые, и маршалы промышляли пиратством в столице Германии [336] . Освободители заселялись в квартиры освобожденных и, если представлялась такая оказия, высылали на родину заморский скарб скопом…
– И ассимилировали немок [337] , – пополняет сказание о столе непонятно откуда взявшийся делегат бундестага.