Он усадил ее в кресло, налил вина, сам сел на подлокотник и, касаясь губами ее шеи, зашептал ей на ухо:
«Признаюсь я, что двое мы с тобой,
Хотя в любви мы существо одно.
Я не хочу, чтоб мой порок любой
На честь твою ложился как пятно…»
За эти слова, за это отношение к себе, она готова была жить в этой комнате вечно, лишь бы быть рядом с ним, с этим странным мужчиной, влюбленным в нее (несомненно!) и одновременно держащим ее на расстоянии.
«Пусть нас в любви одна связует нить,
Но в жизни горечь разная у нас.
Она любовь не может изменить,
Но у любви крадет за часом час»…
Она закрыла глаза в ожидании поцелуя. И в тот миг, когда он провел своей рукой по ее щеке, губам, она вдруг поняла, что любовь действительно существует и что это она сейчас заставляет ее сердце биться сильнее, а душа ее наполняется радостью жизни.
«…Как осужденный, права я лишен
Тебя при всех открыто узнавать,
И ты принять не можешь мой поклон,
Чтоб не легла на честь твою печать.
Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю.
Что весь я твой и честь твою делю!»
Ида выучила этот шекспировский сонет наизусть. И произнося отдельные фразы вслух, покрывалась мурашками счастья, вспоминая волшебные минуты, проведенные с Сергеем в его комнате.
Кто знает, как и чем закончилось бы это неожиданное, случившееся благодаря ее храбрости и одновременно отчаянию свидание, если бы тогда вдруг не прозвучал такой современный и грубый телефонный звонок, положивший конец тому, что еще и не успело начаться?
Очнувшись, словно придя в себя от наваждения, Сергей, взяв трубку и послушав, сказал кому-то сквозь зубы:
— Я тебе перезвоню.
И все. Все закончилось. Сергей встал, прошелся по комнате, а потом и вовсе включил верхний свет. Сел напротив нее.
— Ида, не думаю, что я имею право задерживать вас здесь, вероятно, вы заглянули ко мне по счастливой для меня ошибке, и мне очень жаль, что все так, как есть… Однако, учитывая то обстоятельство, что время сейчас трудное, а вы, я знаю, не замужем и сами зарабатываете себе на жизнь…
Ида почувствовала, что краснеет. Что он собирается ей предложить? Уж не принял ли он ее за проститутку?
Она ощутила, как щеки ее начинают покалывать от прилившей к ним крови.
— …не могли бы вы оказать мне одну услугу? За вознаграждение, само собой разумеется.
Она подняла на него взгляд. Манвайлер был спокоен. Может, он собирается предложить ей работу?
— Заранее прошу меня простить, если мое предложение покажется вам непристойным… На мой же взгляд, в нем нет ничего такого…
— Сергей, в чем дело? — Ида тоже как будто протрезвела, пришла в себя, теперь и ее голос звучал, как обычно, звонко, дерзко и иронично. Она всегда так разговаривала с мужчинами. — Надеюсь, вы не собираетесь меня оскорбить?
— Боже упаси, Идочка! Да вы, я вижу, напуганы! Речь идет о свадебном торте! Вы слышали, наверное, что в моем ресторане идет подготовка к свадебному торжеству моего хорошего друга, Володи Круля…
— Но я не кондитер! — удивилась Ида.
— Вы не дослушали меня, Идочка… Праздничный торт-сюрприз! Девушка из торта! Теперь понимаете? Я сейчас как раз ищу красивую девушку, которая в нужный момент эффектно бы появилась из торта! В роли ангела, например.
— Вы шутите, Сергей?
— Пятьдесят тысяч рублей — хорошая цена. Я готов заплатить вам прямо сейчас.
…Ида не помнила, как оказалась на улице. Прохладный ночной ветер остужал щеки. Рассказать кому — не поверят, скажут, что она все придумала. А это жестокая правда. Вместо свидания с красавцем-мужчиной — деловое предложение, да еще какое! Так унизить ее…
Домой она почти бежала, не чувствуя ног, несмотря на высокие каблуки!
Дома после душа легла и закрыла глаза. В голове ее все смешалось, она никак не могла понять, что же все-таки произошло. Уж лучше бы он ее изнасиловал или, во всяком случае, начал бы к ней приставать, целовать. Это было бы естественно, учитывая, что она сама первая к нему пришла.
И зачем тогда было читать ей стихи? Намекать на то, что она ему нравится, что он влюблен в нее… «Признаюсь я, что двое мы с тобой, Хотя в любви мы существо одно…»
Он мог бы сразу, едва увидев ее, предложить ей работу. Зачем ему было касаться рукой ее лица? Неужели лишь для того, чтобы подчеркнуть ее красоту?
А что если он на самом деле к ней неравнодушен и не смеет сказать ей об этом, но чтобы как-то удержать ее подле себя, привязать к себе хотя бы на время, он придумал этот праздничный торт? Может, ничего такого у него в планах и не было, и эта мысль пришла к нему, когда он разглядывал ее в полумраке своей комнаты? Так бы она просто ушла и все. А вот если бы она согласилась принять его предложение, то они встретились бы еще несколько раз…
Какая же она дура, что вспылила и ушла. И какая досада, что Кира теперь живет у Ланга и не с кем поговорить, некому рассказать о Манвайлере!
Она была уже в ночной рубашке, когда в дверь квартиры позвонили. Набросив халат, она пошла открывать. Посмотрела в глазок, увидела одного из своих любовников — владельца санатория «Лесной» Егора Федорова.
— Открой, я знаю, что ты дома.
Он сказал это тихо, но как-то властно, и голос у него при этом был грубым, хриплым, он словно прорычал.
— Быстро! Ну?!
— Егор, ты что, с ума сошел? Ты зачем пришел ко мне домой? У нас был уговор!
— Открывай немедленно! Тебя едут арестовывать! Одевайся и выходи!
Она распахнула дверь. Егор был пьян и бледен. Он оперся рукой о косяк, поддерживая свое большое тяжелое тело, словно ему было трудно стоять, и при этом тяжело дышал.
— Что случилось?
— Ты дура, что ли? Быстро надела куртку и пошли со мной, машина внизу.
— Ты с водителем?
— Да какой на хрен водитель?! Я что, не довезу тебя сам до «Лесного»? Всего-то пять километров! Быстро, расскажу все по дороге!
Она поверила ему. Егор был человеком серьезным и очень осторожным. Женатый, семейный, он, однако, вот уже три года встречался с Идой тайно, и не в своем санатории, где для этого были, казалось бы, все условия, а в небольшом домике, о котором мало кто знал и который был куплен в самый разгар их романа специально для свиданий. Дом раньше принадлежал другу Егора, который продал его перед тем, как уехать жить в Германию, и находился на высоком берегу Волги, в очень тихом и живописном месте. Егор предложил оформить дом на Иду, но она не захотела. Этот подарок должен был бы привязать ее к Егору, а ей хотелось оставаться свободной. Поэтому дом записали на брата Егора, человека верного и преданного ему, к тому же занимавшего должность директора санатория.