— Для души — вот…
Иван всмотрелся. Разбитое окно, керосиновая лампа на деревянном подоконнике, щербатая глиняная кружка и раскрытая книга, а в глубине отражается в зеленоватом мутном зеркале женская фигура со свечой в руке. Волосы у женщины распущены и свободно падают по плечам, прикрытым тонким кружевным платком, а на лице застыло выражение скорби и удивления.
— «Ожидание», — явно стесняясь и надеясь на похвалу, тихо сказал Носов.
— Ничего, — примяв в пустой консервной банке окурок, скупо похвалил Купцов, уловивший в картине явное подражание Константину Васильеву.
— Ничего, — скорчив гримасу, обиженно передразнил Буня. — Со временем лучшие картинные галереи мира будут оспаривать право выставить мои полотна. Ничего! У нас никогда не понимали тех, кто идет впереди, а потом начинаем локти кусать, да поздно. Я, может, свою выставку готовлю. Теперь проще стало с этим делом, не так давят художников-неформалов. Авангардизм, понимать надо!
— Где выставка будет? — улыбнулся Иван. — И когда?
— Пока не знаю, — беззаботно отмахнулся Носов, пряча полотно за старые афиши. — Кругом вот такие все… Ничего!
— Ладно, не обижайся, — примирительно заметил Купцов. — В картинах авангардистов я действительно не очень разбираюсь, ты уж прости, не силен. А вот другие твои произведения я ценил, как знаток высшего класса. Помнишь, рисование фальшивочки? Накладные, бланки, печати? Красиво было сделано, со вкусом.
— Что было, то прошло. — Буня протянул руку к недопитой бутылке с пивом, но передумал и отставил ее подальше. Разговор перестал ему нравиться.
— Прошло ли? — подался вперед Иван, цепко глядя прямо в глаза хозяину мастерской, и тот под его взглядом беспокойно заерзал. — Тут недавно проскочила одна штучка, вроде твоей прежней работы… Уж не ты ли, дорогой, за старое взялся?
— Мало ли спецов по этой части? — с трудом отводя в сторону глаза, промямлил Буня. Господи, неужели с появлением этого аккуратного, подтянутого сыщика начнется прежний кошмар?
— Мало, дорогой гражданин Носов, мало. Билеты на Ла Скала не ты рисовал? Может, по молодости лет соблазнился? Сознайся, все одно — дело прошлое, чего уж теперь темнить?
— Не-е, это не я. — Хозяин мастерской выставил перед собой ладони, выпачканные краской. — Но тоже классная работа.
— Откуда знаешь? — насторожился Купцов. — Ведь не ты делал?
— Говорили, — равнодушно пожал плечами Носов. — А кто, не помню, сами знаете, давно все было и быльем поросло. Стоит ли разгребать зловонные ямы? Охота вам копаться во всяком окаменелом дерьме? Неужели не надоело? Я вот жениться собираюсь.
— Может статься так, что придется на время подождать с женитьбой, — вздохнул Иван, сокрушенно разведя руками. — Есть у меня, дорогой гражданин Носов, серьезное подозрение, что ты по просьбе неких друзей сделал одну фальшивочку… Не возражай, — предупреждающе поднял он руку, — дело там слишком серьезно повернулось.
— Не делал я ничего! — Буня обхватил плечи руками, словно ему вдруг стало холодно.
Шумела вода в канализационной трубе, стекая вниз, в отстойники коллектора, глухо доносились сквозь перекрытия здания пальба и музыка: наверху, в зале, крутили французский фильм, и Носов подумал, что наигранные страсти не сравнятся с теми, которые здесь сейчас берут за горло рукой незвано пришедшего милиционера, бесцеремонно вторгшегося в его, казалось, успевшую наладиться жизнь. И разговор этот, полный скрытых намеков и угроз, похож на прогулку по тонкому льду, когда каждый тянет другого к своему берегу или пытается спихнуть в темный провал полыньи с равнодушно готовой принять жертву водой.
— Ты мне это докажи, — вкрадчиво предложил Иван, и Буне стало страшно от того, что на него надвигается неумолимая сила, словно незримо стоящая за спиной непрошеного гостя.
— Вы о презумпции невиновности слыхали? — сделал он робкую попытку вырваться на волю из сплетенных ему сетей.
— Приходилось, — усмехнулся Купцов, — но я тебя не нарами пугаю.
— Да? — вскинулся Носов. — Просто пришел и поговорил, да? Только и всего, что напомнил ненароком о прошлом? Когда же ты от меня отцепишься, а?
— Ну-у, милый, прошлое ты сам для себя сковал, не я его тебе таким сделал, что никак не отпустит. Давай-ка лучше по-хорошему…
— Это как? — Буня дотянулся до бутылки с пивом и жадно опорожнил ее: в горле аж скребло от нервного напряжения.
— Ты ведь меня знаешь? — спокойно начал Иван, не обращая внимания на мину, которую скорчил Носов, словно говоря: еще бы мне не знать? — Помогал я тебе, когда ты собирался нормальным человеком стать и тусовался в «системе»? Помоги и ты мне.
— В стукачи зовешь? Прикажешь выпить с корешками, потолковать по душам, а потом заложить их со всеми потрохами?
— Слушай, — поднялся Купцов, — где ты корешков нашел? Среди блатных? Раз становишься человеком, так и будь им.
— Господи, да чего тебе надо? — сморщившись, простонал Буня. — Не любоваться же ты на меня приперся?
— Это точно, не любоваться. Знать мне надо, кто фальшивые билетики на итальянскую оперу делал.
— Зачем, зачем знать? — проведя ладонями по лицу, словно сдирая с него налипшую паутину, прошипел Носов. — Сам сказал: дело прошлое!
— А прошлое за сегодняшний день цепляет, вроде как у тебя, — уже от дверей обернулся Купцов. — Тот, кто билеты рисовал, сделал недавно фальшивый бланк. Через это одного человека уже убили и тяжело ранили мать двоих детей, которая сейчас лежит в реанимации, и неизвестно, выживет или нет. А те, кто убил, гуляют на воле и могут натворить новых дел. Думаешь, Ване Купцову тебя надо придавить и застращать? Нет, Носов, я потому к тебе пришел, что навел справки и поверил, что Буня умер и похоронен, а остался только Носов, ставший человеком и сам похоронивший Буню.
— Погоди, — шагнул к нему хозяин мастерской, — откуда известно, что рисовал один и тот же человек?
— Экспертиза установила. Знакомо тебе такое понятие?
— Знакомо… Только противно все это. Забывать уже начал.
— Поможешь? — прямо спросил Купцов.
— Попробую, что же остается делать? Загляни через несколько дней. Но только железный уговор: узнаю — не допытывайся, где и у кого, а за точность я ручаюсь…
Прикрыв дверь, Иван снова очутился в полумраке. Почти ощупью отыскав первую ступеньку лестницы, начал подниматься наверх, туда, где в фойе летели из динамиков слаженные голоса пионерского хора: «Эх, хорошо в стране Советской жить!»
Жирная рыжая крыса лениво шествовала от помойки к пищеблоку, высокомерно не обращая внимания на проходивших поблизости людей и только слегка припуская рысцой, когда они слишком приближались. Добравшись до отдушины в фундаменте нужного ей здания, она не спеша нырнула в темноту подвала и скрылась.