Фотокамера меняет, обогащает, дополняет и комбинирует сюжеты, запечатленные на пленке, вызывая у детей иногда восторг, иногда ужас. Аппарат может предвещать несчастья, и тогда Мария, бормоча что-то невнятное, уничтожает не только фотографии, но и негативы.
Итак, это повесть не просто о Грассе-отце, его детях и их матерях, но еще и, как выразилась бы мать писателя, сборник «небылиц», которые так любит писатель и без которых невозможно представить себе его творчество. Как всегда, точность деталей сочетается здесь с ярким вымыслом и художественной изобретательностью.
В 1973 году, когда Грасс был уже очень знаменит, он написал стихотворение «В честь Марии», которое было опубликовано в мюнхенском издательстве «Брукман» и оформлено фотографиями Марии Рама. Кстати, помимо немецкого текста этого стихотворения, там же были и переводы на английский и французский. Характерные строчки: «Мария, щелкни следы, остатки, отбросы, окурки…» В повести не раз упоминается, что она снимала даже грассовские окурки и сломанные спички, а помимо этого множество всяких предметов и всякой живности.
Когда умер ее муж Ганс и она осталась одна в большом ателье, не зная, что ей делать дальше, Грасс, по словам одного из сыновей, «уговорил ее — а уж уговаривать он умеет» (точно в тех же словах характеризовала способность сына «к уговариванию» его мать. — И. М), чтобы она снимала «разные вещи», и она стала фотографировать «раковины, которые он привозил из своих поездок, сломанных кукол, кривые гвозди, неоштукатуренную кирпичную кладку, улиток с их домиками, пауков с паутиной, раздавленных машиной лягушек, даже дохлых голубей».
Да и в стихотворении упоминается множество совсем, казалось бы, непоэтических объектов, которые он просил ее «щелкнуть». Здесь всё названо подряд — животные, предметы, люди: куры, монахини, птицы, пугала и снова улитка, и повариха, и падающие яблоки, и рыбья голова, и угри и пр. — все, заметим, предметы и люди, фигурирующие в самых различных произведениях Грасса. Его вообще интересует «лишь то, что можно рассказать в виде интересной истории», комментируют дети.
Обсуждается — в начале повести — и вопрос, кому начать рассказывать. И снова это не случайно, а весьма принципиально для Грасса: ведь именно таков зачин его романа «Собачьи годы»: «Рассказывай ты. Нет, рассказывайте вы! Или ты рассказывай… Пожалуйста, начинайте же… Кто-то же должен начать: ты, или он, или вы, или я».
Но еще до вопроса, «кому же начинать», в повести появляется уже знакомый нам сказочно-былинный стиль (как в главе про трубача Мейна в «Жестяном барабане»): «Жил-был отец; состарившись, позвал он к себе сыновей и дочерей, те, пусть нескоро, последовали его приглашению. Вот уселись они вокруг стола, тут же пошли разговоры, каждый подает свой голос, все галдят наперебой, хоть и придуманы они отцом и повторяют его слова, но у всякого свой норов, к тому же при всей сыновней или дочерней любви щадить они отца не намерены. Возникает вопрос: кому же начать?»
Но вот разговор начинается, и все наперебой рассказывают о детских впечатлениях и о том, какие необыкновенные возможности таятся в фотокамере Старой Марии. Не зря она говорила детям, что в конце войны их фотоателье разбомбило, всё сгорело, кроме этого старого-престарого аппарата. После пожара он приобрел особый норов и особые способности. «Теперь мой ящичек выдает странные фотографии. Он видит то, чего не было. Показывает то, что не дай бог увидеть. Он ясновидящий… Наверное, виноват пожар. С тех пор он немного чокнутый»…
Словом, после пожара он всё знает наперед. Вот Мария снимает то, о чем ее попросят и о чем не попросят тоже. А отец, пока семейка забавляется, уединяется в своей мастерской, где его «подхватит текущая вспять река времени».
Отец и Марихен часто отправляли детей на балкон, а сами секретничали. «Но мы всё равно догадывались, что речь идет о толстенной отцовской книге, где фигурируют собаки и механические пугала. Когда книга вышла, на ее обложке красовалась рука, тень от которой изображала собачью голову». Это был роман «Собачьи годы». Так рассказ детей об отце и отца о детях и их матерях сопровождается упоминаниями — иногда и развернутыми — о его творчестве.
Тем самым создается как бы несколько повествовательных пластов: встречи и разговоры детей и Грасса, рассказ о его творчестве (а потом и о политической деятельности) и плоскость фантастическая, где главную роль играет Мария и ее «чокнутая» фотокамера. Она-то более всего является двигателем сюжета, препятствуя тому, чтобы обыденная сторона действительности возобладала над вымышленной, фантастической, временами даже мистической. Хотя на самом деле никакой мистики здесь нет — за всем прячется фантазия автора.
Мария хочет, чтобы детские мечты становились реальностью и благодаря «ясновидящему» фотоаппарату так и получается. Захотела одна сестренка собачку (а родители вроде как против) — Мария ее тут же поддерживает. Вот она как-то снимает девочку, что-то приговаривая, когда родителей нет дома, и велит загадать желание. А когда снимки в количестве восьми штук готовы, на каждом — лохматая собачонка, которая то стоит на задних лапах, то лижет девочке руку, то прыгает и т. д. Но хотя остальные дети и не верят в волшебную, магическую силу «ящика», однако собачонка действительно появилась, да еще оказалась очень умной. Так же было и с морской свинкой, которая принадлежала другой девочке, и той очень хотелось, чтобы у свинки появились детки. Ну и конечно, стоило Марии ее сфотографировать, как на снимках свинка оказалась с приплодом: три крохотных детеныша стояли рядом. Но никто не знает, в чем тут тайна, как это получается, даже тот мальчик, который ассистирует Марии в темной комнате, помогая проявлять фотографии. Главное, что она умеет снимать детские мечты, надежды, страхи, а также эпизоды «из прошлой или предугаданной супружеской жизни родителей».
Писатель извлекает из потока времени эпизоды своих сочинений, Мария — картинки, запечатлевшие детей и их родителей, а также антураж, необходимый Грассу и для словесного, и для художественного воплощения, — он иногда рисует, преображая то, что сфотографировала своим «чудесным ящичком» Мария, а дети видят осуществленными свои заветные желания.
Отец, как всегда, добивается своего. Он говорит: «Щелкни, Мария», — и она щелкает. «Снимала, исполняя все его прихоти, рыбные кости, обглоданные ребрышки и прочее». Она фотографировала даже крошки от его ластика, утверждая, что у каждой крошки «своя тайна». Но в любом случае всё, что она щелкала своей бокс-камерой, после проявления получалось совсем не таким, каким было в действительности.
Однажды дети тайком забираются в мастерскую отца, где развешаны на стенах фотографии, сделанные Марией. А на них запечатлено нечто, будто снятое совсем в другие времена, — всё выглядит так, «как было когда-то на самом деле в разрушенной половине дома», в котором они жили. Отец достал ключи от запертых помещений и повел туда детей. Со стен свисали обрывки обоев, а под ними виднелись наклеенные на голые стены старые газеты. Поскольку читать дети не умели, отец пересказал им, что было написано в этих газетах — еще задолго до войны. Все враждовали против всех. «Убийства и драки, побоища на улицах и в залах собраний». И еще было написано, какое правительство отправлено в отставку, а кого из политиков убили правые радикалы. Это была картина времен Веймарской республики, хотя напрямую об этом не сказано. Но когда же «задолго до войны» убивали политиков и отправляли в отставку правительства? Да и деньги обесценивались, и инфляция сжирала весь заработок — это он тоже прочитал своим детям. Он даже показал на фотографии место, где убили министра иностранных дел Ратенау. Отец содрал несколько старых газет. Комментарий детей: он вечно собирал старье. Может быть, тот любитель «старья», который купил на развале три открытки Эльзы Ласкер-Шюлер, тоже был сам Грасс?