Сначала он представлял себе встречу и знакомство двух женщин в Гданьске в День Всех Святых. Это должны быть две вдовы — госпожа Решке и госпожа Пентковская, которые намерены осуществить весьма трудный и гуманный проект: создание немецко-польского миротворческого кладбища.
Делая свою первую запись в Португалии, перед поездкой в Германию, Грасс как бы между прочим замечал, что во дворе появилась огромная жаба размером с морскую свинку, напомнившая ему жерлянку, которая еще прошлой осенью по вечерам оглушала окрестности своими «заунывными криками». Он признался, что в его дневнике это земноводное появляется главным образом потому, что очень подходит для названия будущей повести — «Крик жерлянки». Считается, что эти «крики» предвещают беду. Позднее Грасс изменил первоначальный план, и вместо двух вдов появляется одна вдова — г-жа Пентковская и один вдовец — г-н Решке. Но совместный план у них остается прежним — всё то же миротворческое кладбище.
По ходу дела Грасс набрасывает план будущей повести. Пусть вдова Пентковская встретится с вдовцом Решке в «год больших перемен», осенью, в ноябре — они будут вместе покупать цветы для кладбища. Их матери похоронены в разных местах: ее — в Вильно, где родилась и она сама, а его — в Рейнской области, хотя и он, и его мать родились в Данциге. (Мог ли Грасс обойтись без Данцига? Риторический вопрос.) Из их встреч и бесед, способствующих сближению, и рождается идея немецко-польского кладбища. Они убеждены, что на фоне происходящих в мире перемен, политической либерализации и упрощенного порядка пересечения границ люди должны обрести право выбирать себе место «последнего упокоения». Она хочет быть похороненной в Вильно, он — в бывшем Данциге, ныне Гданьске. Совершить такой выбор хотят очень многие. Чтобы им помочь, надо для начала создать общество с ограниченной ответственностью. Бывший левый интеллектуал Решке и детский врач Пентковская вступают в переписку, и постепенно их план начинает обретать реальные очертания, они даже покупают первый участок земли в районе Брентау и намерены следом приобрести еще один — близ Вильно (он же Вильнюс). Параллельно Грасс записывает, что начал рисунок для «Мертвого леса».
Это что касается дел творческих. Но, находясь пока в Португалии, он читает немецкие газеты, вернее старается их найти, но находит пока только «Бильд», которая в прежние времена считалась самой низкопробной массовой продукцией, принадлежала к разряду «желтой» прессы. Потом она стала меняться.
Новогодний номер украшает набранное огромными буквами слово «Офигеть!» — тот самый возглас, который издавали немцы в момент, когда обнаружилось, что Стена перестала быть непроницаемой, когда открылась граница. Миллионы немцев, большинство перед телевизорами, а некоторые из восточной части Берлина уже непосредственно перелезая через Стену при молчаливом невмешательстве полиции, издавали один и тот же вопль, воспроизведенный газетой «Бильд».
Всё это многократно описано и в прессе, и в мемуарах политических деятелей, и в художественных произведениях. Но дневники Грасса заняли в этом ряду особое место, потому что позиция Грасса в этом вопросе — тоже особая.
В книге «Мое столетие», в новелле, посвященной 1989 году, Грасс описывает, как его застигла «благая весть» об открытии границы: он ехал на автомобиле, за рулем была его жена Ута. Включив авторадио, они услышали новость, и он, как огромная масса других людей, закричал: «С ума сойти!» (так С. Фридлянд переводит то самое немецкое выражение, которое другой переводчик — Б. Хлебников формулирует, пожалуй, более адекватно и приближенно к самому моменту, к степени потрясенности людей и вообще к современному языку, склонному к жаргонизмам и экспрессивности — «Офигеть!». Но принципиального значения это не имеет). Важна всеобщая реакция, которая — в тот миг — сводилась к одному восклицанию. Потом она стала более разнообразной и противоречивой. Но в тот исторический момент всеобщее потрясение вылилось именно в этот всеобщий вопль.
Грасс рассказывает в своей новелле и о том, как его знакомый, живущий на тот момент в столице ГДР — то есть в восточной части Берлина, сидя с друзьями за пивом и водкой, вдруг узрел на телеэкране, работающем без звука, нечто принятое им за съемки какого-то западного боевичка. По телевизору явно шел какой-то фильм, где молодые люди карабкались на Стену, садились на нее верхом, а пограничная полиция «праздно наблюдала за этими невинными развлечениями».
Понять иронию этой фразы может только тот, кто знает, что во времена ГДР за подобные «штучки» следовал расстрел без предупреждения. Более того, на Стене с внешней стороны были укреплены самострелы, и если кому-нибудь удалось бы чудом перескочить через Стену, его бы автоматически убило уже за Стеной. Не говоря о том, что там был пропущен ток и имелись минные заграждения. Итак, наши зрители отреагировали привычным: «Не иначе какой-то фильм про холодную войну!» Пока кто-то не подошел к телевизору и не врубил звук на полную мощность.
«И с этого мгновения не было произнесено более ни единого слова» на какие-либо иные темы. Граждане рванули к Стене, и там в районе Инвалиденштрассе уже образовалась изрядная пробка — все стремились на своих «трабантах», и лишь немногие — на «вартбургах» (машины, производившиеся в ГДР) — к пограничному переходу, который «чудесным образом был сегодня открыт». И все граждане «первого на немецкой земле государства рабочих и крестьян» громко или шепотом произносили: «С ума сойти!», «Офигеть!» Точно так же, как чуть ранее воскликнул, сидя в автомобиле, сам Гюнтер Грасс. А в новелле, отнесенной к следующему, 1990 году, писатель рассказывает, как, приехав в Лейпциг, он с друзьями в «Доме демократии» переживал известие о неудаче социал-демократов на выборах.
Созданный в ГДР Христианско-демократический союз побеждал, и это означало объединение как раз по тому сценарию, которого не одобрял Грасс, а именно по статье 23-й Конституции ФРГ. Грасс мечтал о чем-то вроде союза немецких земель, иначе говоря, о конфедеративном устройстве.
Но вернемся к дневнику. Распространившееся и в Западной Германии вышеупомянутое словечко смущало Грасса, но не потому, что ему не нравилось звучание, а потому что он, со своим особым взглядом на процесс объединения, подозревал, что слово это может стать выражением «нового безумия» — чем-то вроде крика жерлянки, предвещающего, как уже говорилось, беду.
Обсуждая с женой планы на 1990 год, он решает регулярно наведываться в ГДР, чтобы «следить за переменами после крупных политических и революционных событий». Одновременно он размышляет и над повестью. На аэродроме, собираясь в конце января из Португалии в Германию, он покупает свежий номер еженедельника «Цайт», и это чтение сразу возвращает его к «немецко-немецким дрязгам».
В этом номере он находит беседу с Вилли Брандтом. Многое в высказываниях бывшего канцлера по поводу объединения вызывает у Грасса несогласие. Постепенно былая привязанность к этому человеку, в пользу которого он столько раз участвовал в избирательных кампаниях, не жалея сил и времени, начинает сменяться неодобрением, критикой. Чем дальше — тем больше.
Попутно автор сообщал, что «Крик жерлянки» летит с ним и что уже в самом начале повествования появится «предприимчивый бенгалец, а на самом деле марвари из Калькутты», который откроет частную фирму велорикш, считая это предприятие дешевым и безопасным. При его посредничестве — это всё Грасс пока обдумывал — богатые марвари купят верфь им. Ленина (ирония этой сделки — из-за названия верфи — очевидна). Вообще благодаря ловкому бенгальцу начинается приток жителей из Индии и Бангладеш. То есть начинается вовсю эра рыночных отношений, которая, пожалуй, столь же не нравилась Грассу, как и бывшее дефицитное плановое хозяйствование в ГДР.