«У них походочка, как в море лодочка,
Идут, качаются, как по волнам.
Они идут туда, где можно без труда
Достать бутылку рома и вина…»
— Таких капитанов — поискать! Последнюю рубаху отдаст, если кому понадобится… Серёге Угрюмову в шестьдесят седьмом руку лебёдкой оторвало. Так кэп каждый месяц четверть зарплаты ему высылает, как алименты. Сам себе присудил…
Гоша покосился на свой пустой стакан.
— Давай-давай, Георгий… — разрешил я.
Сам капитан в это время метался в алкогольном забытье на узкой койке в общем кубрике.
Три бутылки водки за световой день свалят с ног кого угодно!..
— Или, помнится, в Беринговом, — рассказывал Гоша. — Ноябрь… По четыре раза за сутки выходили лёд с палубы убирать. В ту путину три парохода из-за обледенения киль на просушку выставили… А много среди льдов поплаваешь? Пять-шесть минут — и готов!
После того сезона СРТ запретили ходить в Бристоль… Да… Ильич тогда первый за лом брался… А увидит, что мочи у ребят нет, что «терпелка» закончилась, скинет капюшон и затянет всем чертям назло:
«А у неё такая мале-е-нькая грудь,
А у неё следы проказы на рука-а-х,
Татуированные зна-а-ки.
А губы алые, как ма-а-ки…»
И мужики сквозь сопли улыбались… Все — бывшие, из «загранки» списанные…
Вспоминали Бомбей, Рио, Нагасаки… И теплее становилось. И выжили же, Михаил… Эх, какой мужик пропадает!.. — сокрушался Гоша. — А всё из-за этого.
Матрос щёлкнул себя по горлу.
— Правда, Светка ему поганку устроила… Крутанула хвостом… Дело бабское, не нам с тобой судить её за то, Михаил. Мужик в море по шесть месяцев, а она молоденькая была, весёлая, танцевать любила. А тут — полковник ВВС: фуражечка с голубым кантом, петлицы с крылышками… сам понимаешь. Короче, застукал их кэп… Ушёл сам, всё жене оставил.
И бухает с тех пор — любит он её сильно…
Гоша вздохнул и потянулся к бутылке.
Естественно, что за глаза все звали капитана Брежневым.
В своё время фамилия капитана Иванова была на слуху. О капитане СРТ- 003 писали даже в передовице областной газеты «Советский Сахалин».
Петр Ильич командовал средним рыболовным траулером, приписанным к Управлению тралового флота (УТФ) Сахалинрыбпрома; ходил в передовиках, и в честь экипажа СРТ-003 по итогам года на главной площади Невельска дважды поднимали флаг города. И быть бы Иванову Героем Соцтруда, кабы не его любовь к горячительным напиткам…
Повреждение ведомого нетрезвым капитаном траулера о волнолом при заходе в Невельский «ковш» удалось замять… Но в скором времени «ноль ноль третий» заблудился в тумане и был задержан в территориальных водах Японии. Судно пришлось выкупать за валюту, а легендарного капитана списали на берег…
Третий год подряд Пётр Ильич командовал малым рыболовным сейнером (МРС) и в составе рыболовной флотилии Николаевского Рыбокомбината тралил селёдку. Команда сейнера состояла из шести человек, включая самого капитана.
Через три года после описываемых событий, мне рассказывали, что видели Петра Ильича в «пивной» посёлка Белых, что под Поронайском. Совсем опустившийся капитан «собирал рюмки», используя своё внешнее сходство с Генеральным секретарём. Молодые офицеры, входя в «шалман», отдавали честь Ильичу, намекая на то, что генсек являлся главнокомандующем вооружёнными силами страны. И… наливали ему от щедрот своих…
Ходили слухи, что причиной окончательного списания капитана с «волчьим билетом» на берег, явилась, конечно же, пьянство.
Он «потерял» «деда», старшего механика сейнера. Стармех выходил на пенсию, пили всем экипажем. Оказалось — мало. Пошли в Октябрьск, а пьяного «деда» бросили на корму, на «кошелёк».
Море штормило, сейнер болтало… Когда пришли в Октябрьск, «деда» недосчитались, выпал тот во сне за борт… Капитан отвечает за всё, на то он и капитан…
* * *
Но это я отвлёкся. А пока что шел октябрь 197.. года, заканчивалась путина, Оксана продолжала работать в Октябрьской больнице, а мы с Людой жили одним домом.
А у нас, как специально, загулял директор. Супруги Виноградовы и так-то жили, как на вулкане: то ссорились-мирились, то сходились-расходились. Причина семейных неурядиц была стара как мир. Анатолий Гаврилович, вообще-то, человек сдержанный, имел одну, на мой мужской взгляд вполне извинительную, но в то же время несовместимую с семейной жизнью слабость. Гаврилыч, как мы его про себя звали, не мог пропустить мимо себя ни одной юбки. Стоило в пределах досягаемости появиться незнакомой ему ранее женщине, Гаврилыч забывал обо всём на свете. Ноздри его тонкого хрящеватого носа, осёдланного массивными очками в чёрной оправе, хищно раздувались. Морщины на чисто выбритом интеллигентном лице разглаживались. Дремавший в обычное время в директоре самец просыпался и брал след, тропил его фанатично, не жалея ни времени, ни сил. И, как правило, своего добивался.
Женщины, исключая жену Полину и её маму, тёщу Виноградова, относились к недостатку Гаврилыча, если это, конечно, можно назвать недостатком, с пониманием.
Так вот, на две недели отпросившись на материк в счёт очередного отпуска по делам бытовым (Виноградовы, работая на Сахалине, сдавали квартиру внаём), Гаврилыч увлёкся очередной феминой и прислал Полине покаянное письмо, а в Николаевск — телеграмму с просьбой об увольнении.
Обязанности директора рыбобазы временно возложили на меня, его заместителя, а вместе с обязанностями — и кучу нерешённых проблем.
Последнее время мы с ней почти не общались. Людмилу вместо Прокопьевны, вышедшей на пенсию, назначили заведующей магазином. Забот сразу прибавилось: ревизия, передача дел, догляд за новенькой, ещё неопытной продавщицей, выпускницей торгового училища.
Так что времени миловаться у нас с Людмилой не было, чему я был тогда несказанно рад.
В первую субботу октября, в середине дождливого ветреного дня, в то время, когда я матом орал на бригадира холодильного цеха, из рук вон плохо проводившего консервацию оборудования, — а характер у меня портился всё больше, о чём я уже говорил, — прибежала запыхавшаяся Анжела и сообщила, что Людмиле плохо.
Дома я застал следующую картину: Люда каталась по дивану, закусив губу и держась обеими руками за живот. Заплаканная тёща, называю её так для краткости, Фаина Ивановна, бестолково суетилась вокруг неё с тазиком, то и дело проливая из него на пол воду. А молодая фельдшерица Алёна, единственный медработник в посёлке, дрожащими руками считала у больной пульс, беззвучно шевеля бледными губами и время от времени сдувая падающую ей на глаза прядь волос. Алёна сообщила мне, что у Людмилы Пантелеевны, скорее всего, начались схватки, кровотечение никак не остановить, и она, мол, уже позвонила в больницу. Доктор, дескать, прибудет минут через сорок, пассажирским катером из Октябрьска.