– Что у тебя с лицом?
– А что? – Мгновенно напрягаюсь и трогаю щеку ладонью. На ощупь – ничего особенного, только едва ощутимый шрамик напоминает о неудачном утреннем бритье.
– Да оно же у тебя зеленое! – восклицает Пашка.
В первый момент я испытываю паническое желание втянуть руки в рукава куртки, а лыжную вязаную шапочку размотать до подбородка. Во второй – бросаю взгляд на верный индикатор – собственную ладонь. В третий – вспоминаю наконец, какой сегодня день.
– А у тебя, дальтоник, – запоздало парирую, – вся спина белая!
Пашка хохочет, довольный удавшимся розыгрышем. Я обдумываю способы ужасной мести.
Мы проходим под качающимся табло «ВЫХОД В ГОРОД», ступаем на ползущую вверх дорожку эскалатора. И успеваем подняться метра на три, прежде чем в груди у Пашки раздаются первые аккорды оптимистичного марша. То есть, не в груди, конечно, а в нагрудном кармане. Пашка бормочет что-то непротокольное и тянется к сердцу привычным жестом гипертоника.
– Да! – орет он, разложив солнечную батарею трубки.
Вообще-то звонок мобильника в метро давно не новость. Помнится, компания «МТС» первой спустилась под землю, в массы, на самое Горьковское «Дно», установив свои ретрансляторы на нескольких узловых станциях метро и в первую очередь – на кольце. Но есть у этих ретрансляторов одно неприятное свойство – весьма ограниченный радиус действия. Скажем, если вы стоите на платформе, прием вполне уверенный, но если поднимаетесь по эскалатору, то интенсивность сигнала, экранируемого гранитным арочным сводом, убывает со скоростью «одна палочка каждые пять метров», то есть через двадцать метров окончательно сходит на нет. Так объяснит мне Пашка – потом, как только сможет вновь перейти на литературный русский.
А пока он бросает недовольный взгляд на дисплейчик телефона, буркнув: «На-ка!», сует мне в руки свою визитку и начинает медленно спускаться по ступенькам.
Пухлая визитка оказывается неожиданно тяжелой. Такое ощущение, что внутри разбухшей кожаной сумочки спрятан повторяющий ее форму кирпич. Глядя на удаляющуюся Пашкину спину, я начинаю понимать, зачем он мне ее отдал: для пальцовки!
Пашка спускается вниз примерно с той же скоростью, с какой тащится наверх эскалатор. Делает шаг в секунду, только чтобы остаться на месте, в зоне уверенного приема. Его правая клешня прижимает трубку к виску, а левая отведена в сторону и как бы расклешена. Пашка пронзает воздух отогнутым указательным пальцем и мизинцем, втолковывая что-то своему собеседнику – судя по несколько раз упомянутой в разговоре «трансмиссии», имеющему прямое отношение к автосервису. Кроме того свободной рукой Пашка прокладывает себе путь в потоке поднимающихся навстречу пассажиров, чем вызывает у последних законное негодование. Он не реагирует на возмущенные реплики и толчки, но, видимо, заряд направленной негативной энергии все-таки накапливается где-то внутри, потому что, когда Пашка наконец заканчивает разговор и нагоняет меня у схода с эскалатора, он весь взмылен и озлоблен.
– Что у тебя с лицом? – мстительно интересуюсь я.
Но Пашка только обреченно машет рукой.
Однако, прогулка по мосту, овеянная ветерком и обласканная солнцем, идет ему на пользу, и Пашка уже вполне сносно отшучивается в ответ на мое предложение проигнорировать подземный переход и перебежать через дорогу поверху.
– С ума сошел? – спрашивает он, разглядывая плотный автомобильный поток. – Меня они с особым удовольствием переедут. Причем будут в своем праве: правила надо соблюдать. Не хотелось бы отдавать жизнь за такую справедливость.
На входе в парк, примыкающий с правой стороны к Центральному Дому Энергетика, нас встречает объявление о выставке под открытым небом «Конденсаторы на рубеже веков». Первые два экспоната – гипсовая лейденская банка и гигантский соленоид, собранный по причудливому замыслу скульптора их витков колючей проволоки, намотанных на тележную ось, – возвышаются по обе стороны от присыпанной мелким щебнем аллеи.
Как раз под лейденской банкой я и обнаруживаю Маришку. Правда, она не сидит на скамейке, как планировалось, а стоит, немного пригнувшись, за цилиндрическим основанием скульптуры и как будто от кого-то прячется.
– Мари-иш! – окликаю я.
Она резко оборачивается и манит меня пальцем, который тут же прикладывает к губам. И по выражению ее лица я понимаю, насколько она обеспокоена.
– Что такое? – шепчу, оказавшись рядом.
– Тихо! – Напряженные губы почти не движутся. – Здесь убийца!
– Многосерийный? – спрашиваю.
– Пока не знаю. Он еще никого не убил.
– А у тебя, – замечаю я, – вся спина белая. – И пытаюсь отряхнуть мелкую гипсовую пудру с Маришкиного плаща.
Но рука моя, как от удара током, отлетает в сторону, и Маришка уже не шепчет – шипит:
– Хватит шутить! Я серьезно!
Ее состояние я оцениваю как предыстерическое, поэтому не возражаю, мямлю только:
– Я тоже, – но прикоснуться уже не пытаюсь.
– Что за убийца? – вступает в беседу Пашка. – Тебе кто-нибудь угрожал?
– Да! То есть, нет. Он только время спросил.
– Так в чем же дело?
– У него часы на руке! Я их первым делом заметила. Ждала вас на скамейке, поглядывала на переход, тут он подошел – с другой стороны – и спрашивает, сколько, мол, времени? А у самого часы на руке – здоровые такие, и сама рука – здоровая, красная. А потом я глаза на него подняла – а у него и лицо такое же – красное, и уши, и шея…
– И что ты?
– Ответила: без восемнадцати пять, спокойно встала и ушла. А он мое место занял.
– Ты про вон того мужика? – спрашивает Пашка, выглядывая из-за постамента и прищуривая левый глаз так, словно смотрит в прицел.
– Да, – подтверждает Маришка, а я выглядываю следом, стараясь быть максимально незаметным, и обнаруживаю подозрительного мужика.
Он сидит, удобно откинувшись, на скамейке между гигантским соленоидом и каким-то накопителем, похожим на трехметровый элемент парового отопления, только голубой, в крупный белый горошек. На мужике серая ветровка и парусиновые штаны. На земле, между вытянутыми вперед ногами в кедах стоит черный дипломат. На левой руке, заброшенной на спинку скамьи, фальшиво поблескивают позолоченные часы. Лицо и руки незнакомца кирпично-красные, и, боюсь, не жаркое апрельское солнце стало тому причиной. Ветерок треплет редкие рыжие волосики, а глаза… Нет, глаза с такого расстояния мне не разглядеть.
Подозрительный мужик – и весьма. Приходится признать, Маришкины основания не лишены опасений… То есть, конечно, наоборот.
– Как думаешь, княжна, – допытывается Пашка, – чего он добивался, обращаясь к тебе?
– Может, просто хотел со скамейки согнать? Может, он на ней обычно жертву поджидает?
– Не исключено, – чешет переносицу Пашка. – Вы вот что. Ждите здесь, а я пойду вблизи погляжу, что это за фрукт. Или овощ. Сеньор-помидор.