— Куда ставить горку? — спросил один из грузчиков растерянного Романа. — Куда ее ставить, я спрашиваю?
— Сюда, сюда, — быстро показал Фещенко, — а шкаф сюда.
Вскоре Роман и Фещенко остались вдвоем. Предметы мебели, уютные и даже изысканные в «особняке», выглядели несуразно и жалко в однокомнатной квартире улучшенной планировки. Минуту посидели молча. А потом Фещенко сказал, что ему нужно бежать, так как утром привезли очередную беременную из области, которая провалялась трое суток в подвале после драки с мужем.
— А вид из окна у тебя роскошный. — Фещенко на мгновение задержался возле балкона…
— Ну, как там устроился наш Роман? — Рижанский позвонил Фещенку. — Очень далеко?
— Ой, не говори. Дальше, чем твой Конотоп.
…Когда Роман по вечерам возвращался с работы, город в темноте было не разглядеть. Зато в субботу и воскресенье он не отходил от окна, как будто ожидая какого-нибудь знака со стороны своих родных мест. Вон там, поблизости от звонниц Софии, возле Дома торговли еще стоят «его» стены.
Месяц прошел быстро. И настало 21 октября, настоящий день рождения Романа. Накануне он купил водки. Как всегда в этот день, ушел с работы пораньше. В пять расстелил скатерть, сел за стол и начал ждать. Конечно, это не Львовская площадь, сюда к пяти не успеешь. Было бы даже странно, если б кто появился прямо сейчас. Но в семь тоска, давно таившаяся в груди, властно заворочалась и заскреблась. Часы пробили гулко и торжественно. Как «там». В семь все уже бывали навеселе. А сейчас никак не могут собраться. Проклятые автобусы… А еще и от автобуса пешком через грязюку. Восемь. Нужно было кому-нибудь позвонить, договориться, что он встретит их на остановке. А как же им назад? Тут и такси не поймаешь. Выход один: ночевать у него. Кресло — раскладывается. На диване могут лечь двое. А то и трое. Он сам ляжет на полу. Бьет девять. Силуэт Правого берега темный и неясный. Но на крыше Дома торговли красный фонарик. Когда ходил мимо этого небоскреба, не замечал его. В подъезде хохот. Это они идут.
Ром-ман!
Наш князь, наш пан!
Нет, это не к нему. Хоть бы пришли сегодня. Вот придут, и сразу забудутся часы ожидания. Потом пусть уже больше не приходят. Но сегодня, сегодня пусть придут. Вон сколько водки он купил для них. Для них?
— Рома, в свой день рождения обязательно нужно выпить полные сто грамм. Как на фронте. Я как врач тебе говорю.
Роман открыл бутылку, налил полный стакан.
— Я на пять лет младше тебя и почему-то учу тебя жить. Объясняю на конкретном примере. Василь Сократович, будь демонстрационным материалом.
— Служу Советскому Союзу, — гавкнул Сократ.
— Так вот, объясняю. Сначала глубокий выдох. Теперь глубокий вдох. Хорошо. А теперь весь продукт как можно быстрее наливается в ротовую полость. Вот так. Теперь можно закусить, если хочешь.
Закуску всегда приносили они. Даже хлеб. Силуэт берега стал четче. И Софию осветили прожекторами. Это в честь его дня рождения. Десять. Все еще будет. Все придут, даже Милочка. И он больше не станет говорить: «у меня есть», выпьет со всеми. И сейчас, пока ждет их, выпьет еще. Вот так. За твое, Роман, здоровье. За твои сорок лет.
— Это расцвет для мужчины, — сказал бы Рижанский.
— Нет, это расцвет для женщины, а у мужчины, в этом возрасте, впереди — лучшая часть жизни, — сказала бы Лялька.
— Экзистенциональное равновесие бытия и небытия, — сказал бы Борисенко.
— Ви тич хау ту тич, — сказал бы Вася-Сократ.
За это стоит выпить. А может, они пошли туда? Забыли, что его там нет, что он уже здесь. Одиннадцать. Так оно, видно, и есть. Где им еще быть? Надо пойти их предупредить. Это же там, совсем близко, возле Софии, возле Дома торговли! А тут еще какой-то металлический заборчик.
Разбившегося Романа нашли уже утром. Вызвали «скорую» и милицию. Установить личность и определить, из какой квартиры погибший, было нетрудно. Как и то, что на момент гибели он был пьян. У Романа на работе весьма удивились, что тихий бухгалтер, всегда отказывавшийся от выпивок с сослуживцами, выпал из балкона, будучи в нетрезвом состоянии. И чего было ему напиваться — непонятно. Наконец-то получил хорошую квартиру, где мог жить по-человечески. Сколько же намучился без удобств! Недавно подарили ему на новоселье полочку для ванной. А теперь вот — собирай деньги на похороны…
Жена Парижанского вернулась из Конотопа. Но роковая архитекторша не исчезала из его жизни. Уже несколько раз они ходили кругами под художественным институтом, но разве это нормально для взрослых людей? И Рижанский решил обратиться к Роману, попросить на пару часов ключи от его новой квартиры. Ходит же туда хоть какой-нибудь автобус? Поколебавшись немного, позвонил тому на работу, и ошеломленному графу рассказали, что случилось. С подробностями про лужу крови возле затылка и открытые глаза. Кремация уже состоялась. Сослуживцы проводили Романа в последний путь. Вчера, именно вчера, уже можно было забрать урну с прахом.
…В НИИ проблем городского цветоводства проводился месячник дисциплины труда, и Лялька, Фещенко и Рижанский не смогли пройти в комнату к Борисенко, как это они делали обычно: на время месячника ввели систему пропусков. Борисенко вышел в вестибюль к вывеске «Расцветай, наш город».
— Нужно захоронить прах рядом с его мамой.
— Да она же похоронена в Тернополе. Помнишь, Роман возил урну туда, где и отец?..
— Не помню. Помню только сорок дней по Романовой маме.
— Что совпали с рождением дочки Пивня.
— А что же, дочке Пивня надо было не рожаться?
— Я не про Пивня, я про Романа. Так неужели в тот колумбарий?
— Нет, нужно ехать в Тернополь. Непременно!
— Приехали! А кто знает, где там могила Романовых родителей?
— Найдем!
— Как? Я тебя реально спрашиваю, как?
— Но если не Тернополь, то куда? В Киеве у него никого нет.
— Кроме нас.
— Но мы еще здесь.
— Пока что.
— Я могу положить его к моей бабусе на Байковое! Моя бабушка Шутько, а он Шутюк.
— А правда, можно…
— При чем тут твоя бабуся?
— Это твоя бабуся ни при чем, а моя — при чем!
Споры прекратил философ Борисенко:
— Я недавно был там. Дом еще стоит. Крышу сломали, но стены пока есть. Нужно захоронить урну там.
— Но ведь тогда нигде не будет надписи с его именем. Разве так можно?
— Наши мертвые живы, пока живы те, кто помнит их голос и манеру говорить. А потом начинается абстрактная память, она — для знаменитых имен. Нашим же именам табличка не поможет…
— Но у нас эти надписи все-таки, надеюсь, будут.