– Точно, синьор, – сказал он. – Вы сегодня будете павлином или вороном?
– Вороном, – ответил я. – Это больше соответствует моему настроению.
Слуга открывал ящики и шкафы и один за другим вытаскивал детали моего костюма, тщательно сложенные и пахнущие сандалом. Короткие панталоны и льняная рубашка, которая сразу же натерла мне шею воротником. Узкие штаны натянуть было не так-то просто, но я проявил терпение. Потом были камзол и плащ, и пока Бальтазар расправлял черные, словно ночь, рукава, я готов был уже признать, что мой выбор оказался неудачным: на улице было солнечно и жарко и, возможно, цветной наряд (то есть павлин) подходил для этой погоды больше: в нем было бы прохладнее, несмотря на то что ткань, из которой он был пошит, была столь же плотной и тяжелой.
Бальтазар взглянул на мое лицо и тяжело вздохнул. Он отвязал рукава и заменил их на другие – малиново-голубые, с разрезами в виде полумесяца. Камзол на мне остался черный, но на нем тоже был голубой цвет Монтекки, он был представлен искусной вышивкой, на которую у белошвейки ушло, наверно, не меньше месяца.
– Я полагаю, что для того настроения, в котором вы пребываете, черный цвет действительно подходит как нельзя более, – заметил он. – На нем не так заметна кровь.
– Сегодня не будет никакой крови.
– Звучит бодро, синьор, очень бодро. Горжусь вами.
Он поправил манжету, склонив голову набок, и удовлетворенно кивнул, а потом принес мои туфли и нагрудные украшения. Я никогда не отличался дурновкусием, как Тибальт Капулетти, но я не мог выйти из дома, не продемонстрировав богатства Монтекки хотя бы отчасти. Сегодня я надел на неповрежденную левую руку кольцо с изумрудом и золотую брошь в виде льва с глазами из бледно-голубого топаза. Я остановил Бальтазара, когда он хотел украсить меня еще, словно статую для карнавала, и согласился только на одну серьгу из еще более бледного топаза.
Для богатого молодого человека моего возраста и положения это был все равно что монашеский наряд.
Бальтазар принес мне самое необходимое: длинный, тонкий кинжал с гербом Монтекки на рукоятке и мой меч. Я прицепил его к поясу – и почувствовал себя наконец-то одетым. Все остальное, разумеется, тоже было необходимо – но без меча я чувствовал себя просто голым.
Бальтазар стряхнул пылинку с моего плеча.
– Мне пойти с вами, синьор?
– Я буду с Ромео, – ответил я. – И с Меркуцио, если он появится. Так что мне совсем не нужна нянька.
– Да, конечно. Я только возьму свою сумку.
Для меня было источником вечной горькой досады, что, будучи урожденным Монтекки, я, как и остальные члены семьи, не мог толком распоряжаться даже собственным слугой. Он был прав, конечно. Если он отпустит меня одного навстречу приключениям и со мной что-нибудь случится – ему не сносить головы. Так что лучше уж умереть вместе со мной от меча Капулетти, чем иметь дело с Железной Синьорой.
Мы покинули мои покои и почти сразу же увидели Ромео, который сидел на той же скамейке в открытом атриуме, где я имел удовольствие беседовать со своей сестрой Вероникой днем ранее. Он выглядел печальным, словно промокший котенок. Он тоже оделся в черное в этот день, и только небольшие цветные вкрапления разбавляли эту черноту. Любой, кто взглянул бы на него, сразу бы понял, что парень в трауре. На подбородке у него красовался свежий синяк, при виде которого я испытал легкий укол стыда, смешанного с удовлетворением. Как и подобает доброму кузену, я подошел к нему с улыбкой.
– Ты выглядишь подавленным, – сказал я. – Прошлая ночь была не самой удачной, братец.
– Не самой удачной?! Ты так это называешь? То есть услышать из самых прекрасных уст в городе, от самого прекрасного сердца, что все слова моей любви, которые я ей писал, сгорели в огне, – это не самая большая удача? Услышать, что я значил для нее не больше, чем куча мусора на улице, – это не самая большая удача? Возможно, в твоем понимании это удача, Бенволио, пусть и не самая большая. Но для меня вряд ли. – Ромео был действительно погружен в пучину печали и явно собирался погрузиться в нее еще глубже. – И все-таки лучше любить и…
– Заткнись, – приказал я вежливо, но раздраженно, и он бросил на меня быстрый взгляд.
– Ты ударил меня, – сказал кузен. – Я не забыл об этом.
– Очень хорошо, – ответил я. – Значит, ты будешь вспоминать настоящую, реальную боль – а вовсе не воображаемое удовольствие. В садах Вероны сотни прекрасных цветов, Ромео, и все они цветут для тебя. Оставь Капулетти в покое.
– Сотни, говоришь? А что же ты никак не выберешь из этой сотни цветочек для себя, а? Что тебя отпугивает, братец, – цвет лепестков или, может, запашок?
Я с трудом удержался от того, чтобы не врезать ему снова. Бальтазар, стоящий рядом, с тревогой указал глазами на его синяк, чтобы я утихомирил свою ярость.
– Думай, что говоришь, – отрезал я, стараясь сохранять невозмутимость.
Возможно, мое потемневшее лицо, а может быть, то, что моя левая рука легла на рукоятку моего меча, заставило Ромео сделать шаг назад и примирительно поднять руки.
Дуэли между кузенами были не редкостью, в том числе и под крышей дома Монтекки. Я почти никогда первым не вытаскивал меч из ножен, но если меня вынуждали, то, по утверждению Меркуцио, остановить меня было труднее, чем любого из нас троих, и я был самым опасным. Ромео неплохо владел клинком и был легким и вертким, но я владел оружием не хуже, а если кровь закипала у меня в жилах, то меч мой разил наповал, а удары становились меткими и тяжелыми – и Ромео знал это. Я всю жизнь учился сдерживать свою ярость и контролировать себя.
– Я ничего такого не имел в виду, братец. Ты же знаешь – я люблю тебя всем сердцем, – сказал он таким нежным тоном, какого я раньше от него не слышал. – Но ты ранил меня – и я ранил тебя в ответ. Ты считаешь мою любовь к Розалине несерьезной, а меня огорчает, что ты считаешь меня таким легкомысленным.
Я глубоко вздохнул и отпустил рукоятку меча, но внутри меня все еще кипела злоба.
– Думай что хочешь, – ответил я. – Мне все равно. Но если ты еще хоть раз бросишь взгляд на эту девку – клянусь, я не ограничусь тем, что разукрашу твою физиономию. И если ты думаешь, что Железная Синьора меня за это накажет, то подумай лучше. Она предпочтет мертвого наследника глупому наследнику.
Он выглядел озадаченным тем, что я высказался так прямолинейно, и явно испугался моих угроз, но я не стал продолжать разговор. Я зашагал вперед, плащ развевался у меня за спиной, а правая рука была сжата в кулак, хотя я и не держался за рукоятку меча.
– Синьор… может быть, вино вас немного успокоит? – предложил Бальтазар. – Вино, полумрак, приятная компания?..
– Закрой рот! – рявкнул я и отправился в поисках неприятностей.
К моему удивлению и досаде, неприятности, которых я так жаждал, почему-то не спешили появляться. Даже обычно самодовольные и бесцеремонные наемники Капулетти сворачивали в сторону при моем появлении – и я не смог приблизиться ни к кому из них на достаточное расстояние, чтобы нанести оскорбление.