– Можно сказать и так, – ответила Розалина и, избегая моего взгляда, опустила свой взгляд на руки. – Даже если… даже если мой дядя добьется признания этого брака недействительным – угрозами или с помощью связей… даже если у него это получится – Джульетта не попадет в постель Париса девственницей.
Я представил себе ее смущение при столь интимной сцене, представил, как она молча и осторожно выходит, стараясь не шуметь – ведь любой шум может привести к беде… Любовное соитие делает брачные клятвы действительными, и грех Ромео отныне был освящен. Это не значило, что Капулетти не смогут добиться расторжения этого брака, – но Джульетта никогда не могла больше рассчитывать на удачное замужество (а может быть – и на замужество вообще), даже если бы Ромео вышвырнули сейчас на улицу и сохранили бы все это в секрете. Эти две девушки теперь поменялись ролями: Джульетта становилась обузой, самым удачным вариантом для которой было бы оказаться в монастыре, если бы ей помешали убежать с Ромео, а вот Розалина, нетронутая девственница, отныне была сокровищем Капулетти. Товаром на продажу.
Может быть, даже сам Парис захочет взять ее в жены. Или еще какой-нибудь богатый, знатный человек.
Но не я.
Только не я.
Я вдруг ощутил неукротимое желание отбросить всякий здравый смысл и сделать то же самое, что сделал Ромео с Джульеттой, – ведь и бабушка велела нам делать это: «соблазните девушек, уничтожьте эту семью»… ведь таков был ее приказ. Но в нем была ненависть – столько ненависти! А я не верил, что в сердце Ромео есть место для этой ненависти.
– Бенволио. – Голос Розалины вырвал меня из не делающих мне чести размышлений: стала бы она сопротивляться, если бы я сейчас обнял ее, начал целовать, повлек бы ее к занавешенной пологом постели?.. Стала бы она кричать и звать на помощь или шептала бы мое имя, подаваясь мне навстречу, чувствуя то же нарастающее безрассудное желание, что и я?.. – Бенволио, Джульетта ведь понимает, что это глупо. Что это тупик. Почему же она все-таки делает это?
– Это любовь, – ответил я. Голос мой звучал хрипло и шел откуда-то из глубины горла, и я не мог ни перестать смотреть на нее, ни спасти свою душу.
Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула воздух, но все еще избегала моего взгляда.
– Джульетта еще ребенок, но она никогда не была фантазеркой. Она росла и воспитывалась со знанием и пониманием своей роли в этом доме, и она всегда жила в мире с собой и своей жизнью. Одна встреча с мальчиком – из семьи заклятого врага ее собственной семьи – не могла так сильно ее изменить. Она могла бы увлечься им, правда, но это… Бенволио, это просто не может быть любовью. Это наводит на мысли о колдовстве.
Она была права. И я вдруг вздрогнул, вспомнив про ведьму и ее слова о проклятии. И последние, предсмертные слова Меркуцио.
– Безумие или любовь – но дело сделано. И сделано окончательно. И теперь не в нашей власти что-либо изменить.
– А вы понимаете, как это меняет все для нас? – Теперь она наконец смотрела на меня, а румянец все еще пламенел на ее щеках. Пальцы ее беспокойно шевелились, трогая деревянную столешницу. – Когда об этом узнают – а об этом обязательно узнают, она ведь не захочет загубить свою душу, вступив в брак с графом Парисом, и брат Лоренцо не позволит ей это сделать… так вот, когда правда выплывет наружу – тогда мой дядя больше не сможет ее выдать замуж.
– Зато сможет вас, – сказал я. – Я понимаю.
Меня поразило, как быстро она все просчитала, несмотря на все волнения сегодняшнего дня и ночи.
– Я думаю, вам больше не грозит заточение в монастыре.
– Возможно. Но зато мне грозит другая опасность… Я же не Джульетта – я никогда не готовилась к тому, чтобы выйти замуж за незнакомого мне человека и рожать от него детей на благо семьи. Я не знаю… не знаю, смогу ли вынести это. – Она тут же смутилась от своих слов, я видел это, и перевела разговор на меня: – Ну, зато ваше положение улучшилось благодаря всему этому.
– О да, это точно. Я теперь потенциальная жертва наемных убийц Капулетти и их глупых, но исполнительных сторонников, – усмехнулся я. – Так что расскажите мне еще раз, какая большая удача свалилась мне на голову – и я смогу как следует это оценить, Розалина.
Она рассмеялась тихонько, прикрывая рот ладошкой, словно боясь, что кто-нибудь услышит этот неподобающий ей смех – она ведь должна была быть в трауре. Наверно, она испытывала чувство вины за то, что на самом деле не чувствует горя по поводу смерти брата, а только облегчение от мысли, что больше он не будет мучить ее.
– Простите, – проговорила она. – Я не учла, что у розы всегда бывают шипы.
– Ядовитые шипы. Отравленные. А еще отравленное вино и отравленное мясо. Мне предстоит не самая легкая жизнь, это я вам обещаю. – Я поколебался, но потом все же сказал: – И… сегодня последний раз, когда Принц Теней совершает ночную прогулку. Отныне и навсегда я – всего лишь Бенволио Монтекки.
– Всего лишь? – Ее голос вдруг стал неожиданно теплым. – Это не так мало, вы ведь понимаете?
– Наследник-полукровка – это вряд ли то, о чем мечтал мой дядя, – объяснил я. – Все не так просто, как вы думаете. Цвет моих глаз никогда не даст им забыть о том, кто я есть.
Это поразило ее, как будто Розалина никогда даже не думала о таких вещах, и мне это очень понравилось.
– У вас очень красивые глаза, – проговорила девушка и, судя по тому, как она покраснела, тут же пожалела о своих словах. – Я хотела сказать, необычные…
Я встал.
Она тоже поднялась, словно защищаясь, и ее взгляд метнулся к кинжалу, который валялся около постели.
– Нет, – произнес я. – Я не обижу вас.
– Не обидите? – Она облизнула губы. Лучше бы она этого не делала: мне было трудно отвести от них взгляд – так они заблестели в свете свечей. – Но мужчины всегда обижают женщин. Причиняют им боль.
– Совсем не всегда, – ответил я. Не стоило продолжать этот разговор, но она сама хотела этого. – Разве боль вы видели, когда заглянули за полог постели вашей кузины?
Она отвела взгляд в сторону, щеки у нее вспыхнули.
– Я… не думаю.
– Тогда чего вы боитесь?
– Погибнуть. Потерять себя. Проиграть.
– В этой битве могут проиграть обе стороны. – Я теперь был очень близко к ней, опасно близко. – И победить могут обе. Я знаю.
– По опыту.
Я слегка улыбнулся.
– Я не ребенок. Мужчины должны разбираться в некоторых вещах.
Ее губы были полуоткрыты, глаза расширены, и я хотел… я так отчаянно хотел поцеловать ее, попробовать на вкус ее сладкую манящую смуглость… но сделать это означало пропасть – погибнуть, как погиб Ромео. А я не готов был, вернее, не совсем готов был променять на это душу.
Но я был очень, очень близок к этому.