«Видимо, взрослее тебя, Володя», – подумала Людмила Григорьевна с горечью. Если честно, главой семьи была она и привыкла сама решать многие вопросы, а ее супруг порой вел себя как совершенное дитя, хотя, с другой стороны, умудрялся и деньги зарабатывать для семьи, и помогать по дому жене-врачу.
– А где твой брат? – спросил Владимир Львович. Ника вздохнула.
– Погиб три года назад, – ответил Никита совершенно спокойно, хотя чего ему стоило это спокойствие, догадывалась сейчас только одна Ника, сжавшая его ладонь, чтобы он понял, что она с ним.
– Прости, Никита, – поднял вверх руки Карлов-старший, понявший, что на тему родственников лучше этому парню вопросы более не задавать.
– Нам уже пора уезжать, – сказал Кларский, глянув на часы. – Простите, что увожу вашу дочь с собой. Я хочу с ней быть. И она тоже хочет. – Ника кивнула. – Но оставаться в этом городе у меня нет возможности. Поэтому мы уезжаем.
– Мама, я обещаю, что постоянно буду звонить тебе, – сказала девушка, сглотнув и через силу улыбаясь, чтобы не расстраивать родителей. Они до приезда Ника разговаривали на эту тему. – И по скайпу буду тебе звонить обязательно раз в день. И в гости приезжать, как только выдатся возможность.
– Хорошо, – закивала Людмила Григорьевна. – Хорошо. Я доверяю тебе, – сказала она вроде бы как дочери, но смотрела при этом она на Никиту, и тот понял, что она обращается к нему. Он едва заметно кивнул, словно бы говоря, что не подведет ее доверия.
Еще минут через пятнадцать они все вышли в коридор, увешанный картинами Ники, которые Никите очень нравились. Все-таки у девушки был неплохой художественный дар.
«Мне тоже нарисует», – подумал он неожиданно, глядя на горный пейзаж, на котором занимался оранжево-розовый нежный закат. Или рассвет?
Пока девушка и парень обувались, Владимир Львович принес сумку с вещами дочери.
– Что-то ты совсем мало с собой одежды взяла, – сказал он с беспокойством. – А как же теплые вещи?
– Вы мне потом их пришлете, – улыбнулась отцу девушка. – Ладно?
– Ну конечно, пришлем, – проговорил он, обнимая Нику. На глазах его появились слезы. – Не слушай мать, не слушай, – говорил ей Владимир Львович, – я, может, и хотел сына, но и я никогда не жалел, что у меня родилась дочь. Слышишь, Ника?
– Слышу, папа, – прошептала она, не зная, что делать. Девушка никогда не думала, что бросать родителей будет так болезненно, хотя лет с семнадцати мечтала жить одна, но этого у нее никак не получалось.
– Пап, ну ты чего? – прошептала она.
Отец взял ее лицо в свои ладони, и из глаз девушки покатились слезы, которых она сама совершенно не ожидала.
– Обязательно звони нам, поняла, Николетта?
– Поняла-поняла…
Он утер большими пальцами ее слезы и даже улыбнулся. Людмила Григорьевна, женщина менее эмоциональная, тоже обняла дочь.
Никита на все это смотрел с глубоким недоумением. Ладно, женщины, но он никогда не видел, чтобы взрослый здоровый мужчина плакал – Ник несколько раз видел только слезы боли или же пьяно-наркотический плач, не более. Он вообще был приучен к тому, что мужчины не плачут – «за них это сделают девки». Так говорил даже не Март, так говорил его отец в глубоком детстве, когда его сын упал и в кровь разбил коленку – на ней у Кларского до сих пор был шрам. Андрей тоже никогда не плакал. Он и перед смертью не проронил ни слезинки – в этом Никита был уверен.
– Мама, папа, нам пора, – тихонько сказала Ника родителям.
– Мы проводим вас до машины, – произнесла тихим, не своим голосом ее мама.
Кларский едва заметно качнул головой, и Ника тут же стала отказываться от этого, с трудом убедив родителей, что провожать их не надо.
Ник взял сумку девушки и открыл дверь.
– Никита! – позвал его по имени Владимир Львович, глаза которого до сих пор были красными, да и нос тоже немного покраснел и припух. – Мы тебе ее доверяем, сам сказал, что берешь ответственность, – погрозил он пальцем светловолосому парню. Тот хотел что-то ответить ему, но Владимир Львович не дал ему это сделать: он вдруг тоже обнял Ника и похлопал его по плечу одной рукой.
– Смотри, следи за ней. – И добавил ехидно: – Сыночек.
Мама Ники последовала примеру мужа и тоже обняла парня. Супруги не просто смутили Кларского, но даже как-то напугали его. Объятия их не были какой-то пустой формальностью, а были вполне родственными. Еще раз обняв родителей, Ника, незаметно для них (это увидел только Кларский), коснулась кончиками пальцев рамки одной из картин и вышла вон из родной квартиры, которую она так любила, вслед за человеком, которого она любила ничуть не меньше. Ник вызвал лифт, и дверь квартиры Карловых закрылась только тогда, когда захлопнулись створки лифта, который уносил вниз Ника и Нику.
Девушка прижалась к тому, кто взял на себя ответственность за нее, и тяжело вздохнула. Никита молча погладил ее по волосам, обняв. Они не обменялись ни единым словом, но этого им было не нужно – слова нужны не всегда, если есть чувства. Настоящие чувства, а не их подобие. И даже взгляды не нужны.
Перед тем как выйти из подъезда, Никита вновь переоблачился – поменял футболку и надел надоевший ему парик. Из подъезда они выходили по одному – сначала он, потом, минут через пять, она. Ника не понимала этих глупых предостережений, но, помня о прошлом молодого человека, слушалась его. Девушка, вытирая украдкой глаза, вышла на улицу, огляделась, как будто запоминала собственный двор, прошла пару жилых кварталов, перешла через несколько дорог и только потом, в заранее условленном месте, села в автомобиль Кларского. К этому времени глаза ее окончательно высохли, но улыбка на лице так и не появилась.
* * *
Как только дочь ушла, в квартире Карловых стало пусто. Так пусто бывало, когда Ника уезжала в лагерь или в какие-нибудь поездки. Не хватало ее смеха, голоса, шагов – ее незримого присутствия, который всегда радовал ее родителей.
– Ты сегодня ни разу не вспомнил про своего Орлова, – сказала вдруг Людмила Григорьевна, закрыв дверь. Обычно муж говорил о лучшем друге к месту и не к месту. А в этот день ни разу не вспомнил о нем. И не вспоминал бы его очень долго, если бы жена не напомнила.
– Ах, на фиг его, – сказал Владимир Львович. – Слушай, а чего мы дома сидим?
– А где нам сидеть? На улице?
– В ресторан сходить можно, – предложил вдруг мужчина. Он чувствовал, насколько расстроена его жена внезапным отъездом дочери, и хотел ее поддержать.
– Не хочу никаких ресторанов, – покачала головой та и уронила руки на колени. – Еды дома полно.
– Да я же не еду имею в виду! – воскликнул ее супруг. – А атмосферу.
– Что мне до этой атмосферы? – если при дочери и ее молодом человеке Людмила Григорьевна крепилась, то сейчас готова была заплакать. Наверное, только сейчас, с хлопком двери, она осознала полностью, что дочка уехала. И ей было очень грустно.