– А где-нибудь могло остаться резервное копирование?
– Прошло много времени. – Перри скривился.
Белла бросила крошки суетящейся поблизости белке – одному из нескольких генетически реконструированных млекопитающих, населявших оранжерею.
– По нынешним меркам сорок три года – не срок.
– Ты можешь поднять бурю.
– Лучше сейчас, чем потом. Перри, я не могу оставить это дело еще на пятнадцать лет. Нужно вскрыть последнюю рану, залечить ее и отправиться дальше.
– Наверное, ты права.
– И ты это знаешь. Когда убили Тома Крэбтри, ты ведь сам нашел и наказал виновных – эффектно, быстро, жестоко. Никогда не говорила тебе раньше, но я целиком согласна с тем твоим решением.
В его глазах отразилась боль. Белла поняла, что оживила мучительные воспоминания о стремительных ударах перфоратора по тонкой скорлупе шлемов, брызнувшей крови, двух мертвецах, стоящих на коленях и медленно, словно в мольбе о пощаде, клонящихся вперед.
– Я не горжусь тем, что мы сделали с Херриком и Шантеклером. Было неправильно убивать их.
– Мы больше не убиваем, но сажаем в тюрьму.
– И то лишь потому, что за нами наблюдают инопланетяне.
Белла отвлеклась, проверяя, не осталось ли чего в сумке для пикника.
– В конце концов, это прагматический вопрос. Заключенные все еще могут выполнять полезную для колонии работу.
– А если бы не могли – ты убила бы их?
– Не знаю. Мое гипотетические «да» вряд ли значимо в данном случае.
Перри встал:
– Я посмотрю, что можно сделать. Но хочу, чтобы ты поняла: вполне вероятны нехорошие последствия.
– Они всегда бывают.
* * *
Закончив разговор с Перри, Белла пошла в секретную лабораторию, где находился черный куб. Лаборатория лежала под дальним пригородом, защищенная многими слоями камнепены, акустического изолятора и фарадеевскими решетками, не пропускающими электромагнитного излучения.
Куб никогда не оставляли без внимания. Сегодня очередь сторожить выпала Ханне Офрия-Гомберг. Зал полнился мерным стрекотанием и гудением автоматических сенсоров, выполнявших очередную последовательность измерений. Работа наблюдателя за кубом была на редкость скучной. Потому Ханна одновременно и обрадовалась гостье – любое общество лучше, чем одиночество, – и испугалась: ведь явилась сама Белла.
Ханна сидела в мягком кресле, водрузив на стол ноги в сапогах. Завидев гостью, она сдернула очки – нарочито огромные, толстые, в черепаховой оправе: ретро-шик конца двадцать первого столетия. Из наушников неслась оперная музыка. Белла заметила, что опера вошла в моду среди молодого поколения, захватив всех поголовно.
– Все в порядке, – успокоила Линд. – Я явилась не затем, чтобы учинять проверку. Просто захотела посмотреть, как идут дела.
– Да ничегошеньки нового, – ответила Ханна, пряча длинные ноги под стол. – Все гоняем одно и то же раз за разом. Вы видели наш последний доклад?
– О да, по-прежнему исключительно увлекательный документ, – ответила гостья, закатив глаза. – Вам всем надо медаль выдать за многолетнее упорное битье головой о непрошибаемую стену.
– Может, если бы мы бились не только головой, чего-нибудь и получили бы.
– Уверена, мы бы узнали кое-что о кубе, разрезав его пополам термоядерным огоньком, – мрачно согласилась Белла. – Но тогда у нас, вообще говоря, не осталось бы куба.
– Мы могли бы отрезать уголок.
– Возможно, когда-нибудь и отрежем. Но пока наберитесь терпения.
Белла подошла ближе к кубу, следя за тем, чтобы не пересечь красную линию на полу – предельное для людей расстояние. За ним биоэлектрическое поле тела нарушит работу датчиков.
– Появилось что-нибудь новое? – спросила Ханна.
– Ничего особенного. Мне попросту захотелось спуститься сюда и присмотреться хорошенько к объекту. Надеюсь, он – загадка, способная однажды раскрыться прямо на моих глазах, вроде того, как вдруг разрешаются психологические проблемы.
– Да, он производит именно такое впечатление. Люди приходят сюда, смотрят… а потом обязательно возвращаются и глядят на него, будто зачарованные. Словно увидели в черноте намек на послание…
– А ты сама чувствуешь это?
– Нет. Я вижу просто куб, который бы с удовольствием разрезала.
– Рада, что это дело не слишком тебя угнетает.
Белла постоянно и тщательно изучала доклады о работе над кубом, хотя от них неудержимо клонило в сон. Но ничего там и отдаленно не указывало на возможное предназначение артефакта. Изделие явно человеческое, но и не из времени, предшествующего Порогу. А если куб из времен после Порога – какие же тайны прячутся в нем? И более того, как он добрался до Януса?
«Фонтаноголовые» никогда не заговаривали о нем. Если они и знали о его существовании теперь, если выудили знание из контактов с людьми, то, наверное, решили умолчать.
Но почему?
У Беллы мелькнула неприятная мысль: может, «фонтаноголовые» не упоминают куб потому, что не хотят привлекать внимание к его значимости?
Белла опять вспомнила разговор со Светланой и посеянные той ядовитые сомнения. Белла впервые посетила инопланетян вскоре после того, как узнала о кубе. Его образ еще хранился в ее ближней памяти, сияя, будто драгоценный камень. Наверняка они увидели его.
Но почему тогда не упоминали об артефакте?
Куб продолжал медленно, гипнотически вращаться, перетекая от одной черной абстракции к другой. В поле зрения вплыла гравюра да Винчи: изображение человека с раскинутыми ногами и руками, будто приготовленного для вскрытия. Датчики щелкали и гудели. Белла оставалась за красной линией, но в то же время представляла, как притрагивается к кубу. Однажды она потрогала его, надев сенсорные перчатки, погладила безукоризненную плоскость его грани, идеальной, словно вырезанной из некой сокрытой от глаз сути Вселенной. И ощутила неким образом его неимоверную древность. Но так и не набралась смелости снять перчатку и коснуться черноты кожей.
И вдруг со страшной, необоримой силой Белла ощутила: надо немедленно сделать именно это! Желание накатило, словно эпилептический припадок. Куб тянул и влек ее прикоснуться.
Он хотел контакта с человеком.
Белла охнула и поспешно отступила от красной линии, чтобы не навредить. Сердце колотилось безумно. Влечение было почти любовным, мощным, будто на пике страсти перед оргазмом.
– Белла, вы… – заговорила Ханна.
Гостья перевела дыхание и осторожно отступила еще на шаг от куба. Она ощущала его притяжение, ослабевшее, но еще давящее на разум. Гравюра да Винчи снова вплыла в поле зрения: детали лица едва обозначены, на нем выражение покоя, но за ним ощущается огромное, почти невыносимое, сокрушительное для разума знание.