– А ты без меня не тоскуй. Бимала тебя кормить будет, я ей денег дал. Ты только не лезь на старую, ладно? Ну, не кручинься, не кручинься, сам понимаешь – надо. – Иван потрепал козла по загривку и поморщился. – Ох и вонюч ты, Володька…
Город Вадодара.
3 августа 1941 года
Иван расплатился с рикшей, вытащил из коляски большой перетянутый ремнями сверток. Посреди глухого мусульманского дворика под большой шелковицей играли дети. Увидев чужого, к тому же – сикха, они звонко закричали и побежали в дом. Тотчас на открытую веранду вышел Колобок, босой, бритый наголо, в распахнутом халате. Пристально и безмолвно он смотрел на Ивана.
Они сидели на полу за низеньким столиком и молча смотрели друг на друга. Бесшумно вошла женщина в парандже и поставила на стол поднос с чайником и пустыми пиалами и одну пиалу с изюмом и так же бесшумно удалилась.
– Не женился? – спросил Колобок.
Иван молча мотнул головой, не желая разговаривать на эту тему.
– Против Натальи, конечно, они… А у меня теперь две, эта вторая…
– Петр, – перебил его Иван, – ты слыхал, что у нас?
– Слыхал, война… – кивнул Петр и усмехнулся. – Как услыхал, так и подумал: не утерпит Новик, прискочит.
Иван с надеждой посмотрел на Колобкова. Тот усмехнулся снова и отвернулся.
– Пойдем? – тихо спросил Иван.
– Куда? Зачем?! – возвысил голос Колобков. – Добровольно под расстрел идти?!
– А может, на войну спишут, а?
– Спишут! Я видел, как списывали…
– Я все рассчитал, Петь! Отсюда до Бомбея поездом, там на пароход кочегарами, а там через Черное море в Крым переправимся, лошадей купим и…
– Теперь другая война, Иван! – оборвал Новика Колобок. – Да и пока дойдем, германец уже Москву возьмет, это и дураку ясно.
– Так тогда мы и пригодимся! – воскликнул Иван. – Погуляем по тылам! Неужто мы колбасникам этим, душам гороховым, на своей земле сопатку кирпичом не натрем?! – Иван замолк, успокаиваясь, и прибавил тихо с надеждой: – А нас за то, может, обратно пустят…
Колобок молчал, опустив голову.
– Я ж все-таки со Сталиным выпивал, я б его попросил за всех наших…
Колобок поднял голову.
– Ты Ленина просил один раз подмогу нам прислать!
– Ленина не трожь, – нахмурившись, предупредил Иван. – Чего ты про Ленина знаешь?..
– Знаю… Ты с какого года в партии? – спросил Колобок с напором.
– С двадцать третьего, а что?
– А я с восемнадцатого! Поболе твоего знаю! У меня три ранения, четыре контузии, две почетные грамоты от товарища Троцкого! – орал Колобок.
– Ну и засунь их себе в задницу! – тоже заорал Новик.
Стало вдруг тихо.
– Ты, Иван, не груби, – тихо попросил Колобков. – Хоть ты и сикх, в своем дому я тебе грубить не позволю… Сколько я горбил, наживая все это? Шестеро детишков, две жены, почет кругом, уважение – и теперь все брось?
– Петр…
– И не Петр я, а Сулейман.
– Не поедешь?
– Нет.
Иван громко и даже как будто облегченно вздохнул.
– Ну, на нет и суда нет.
Он потянулся к своей поклаже, сунул в нее руку, вытащил бутылку рисовой водки и, ничего не говоря, стал деловито выбивать пробку. Колобков поднялся, вышел и тут же вернулся и поставил на стол блюдо с холодным, нарезанным кусками мясом.
– Убери, я конину не ем. – Иван наливал водку в свою пиалу.
– Да это не конина, баранина.
– Все равно убери.
Иван осторожно подносил ко рту наполненную до самых краев пиалу, а Колобок, страдальчески сморщив лоб, наблюдал.
– Иван! – остановил он Новика.
– Чего? – осторожно, чтобы не расплескать, спросил Иван.
– Мне чего же не налил? Или гребуешь с мусульманином?
– Почему гребую? – Иван не отводил взгляда от водки. – Тебе Аллах не велит.
– Он вино не велит! Про водку он ни слова!
Колобок торопливо налил себе. Они молча чокнулись и медленно, с чувством выпили.
Хмельной и деловитый, Иван вошел в низкое и душное здание вокзала. У окошек билетных касс плотно и неразъемно сбилась толпа. Иван покрутил ус, поправил на боку саблю и решительно двинулся вперед. Он пытался втиснуться в толпу с одной стороны, с другой, с третьей, но сделать это оказалось невозможно. И Новик взъярился вдруг, схватил за шкирку и выкинул из толпы одного, оторвал другого, свалил под ноги третьего, но четвертый оказался парнем крепким. К тому же он тоже был сикх.
– Мне нужно уехать в Бомбей! – закричал Новик и вытащил до половины саблю из ножен.
Сикх мгновенно выхватил из‑за пояса большой кинжал. Мгновенно же вокруг них образовалось пустое пространство. Иван понял, что переборщил, бросил саблю в ножны, повернулся и пошел прочь.
– Черти нерусские, – пробормотал он в усы, выходя на улицу.
Иван долго не замечал, что за ним идет полный хорошо одетый молодой человек и то смотрит на Иванову саблю, то заглядывает через плечо в лицо, в самые глаза. Иван повернулся и зло посмотрел в ответ. Молодой человек поприветствовал его и сказал дрожащим от волнения голосом:
– У меня дома есть билет до Бомбея.
Иван сидел на краю кресла в большой красивой гостиной и с почтением разглядывал развешанные по стенам фотографии знатных господ в дорогих рамках. Взгляд его задержался на самом большом, центральном, портрете. Иван поднялся и подошел ближе. Удивленно и пристально он вглядывался в полное и властное лицо мужчины в халате, чалме-тюрбане, с саблей на боку. Иван узнал его. Это был Ахмад Саид-хан, которого он убил почти двадцать лет назад тремя ударами кутара в живот.
Иван был так удивлен, что не слышал, как молодой человек подошел сзади, и сильно вздрогнул, когда тот тронул его за плечо. Молодой человек улыбался, но в глазах его стояли слезы. Коротко и резко двинув внизу рукой, он воткнул кутар в живот Ивана. Новик глубоко вздохнул и, задержав дыхание, не двигался, улыбаясь и глядя виновато.
Молодой человек вытащил кинжал. Иван облегченно выдохнул, и кровь густо окрасила его живот и ноги.
– Я хотел… – сказал Иван по-русски, но молодой человек воткнул кинжал во второй раз. После третьего удара Иван упал.
Молодой человек стоял на коленях перед портретом отца и, захлебываясь слезами, обращался к нему:
– Отец, дело моей жизни исполнилось! Я убил его, отец, убил, посмотри, вот он лежит у твоих ног!
Молодой человек оглянулся и не обнаружил Новика. Кровавая дорожка тянулась к двери. Молодой человек кинулся туда и увидел Ивана. Тот полз на четвереньках к выходу, и черная кровь хлестала из его живота, как из дырявого ведра.