Рядом за дверью по-прежнему назойливо звонил телефон. Мамин хлопнул по двери раздраженно, и она вдруг открылась.
Кабинет был небольшим, с голыми, внакат крашенными стенами. Над старым столом висел пожелтевший портрет Калинина. А на самом столе было раскидано множество бумаг с какими-то приказами и резолюциями.
Такие же бумаги просыпались из стоящего у стены шкафа с приоткрытой дверцей.
Кроме бумаг на столе была самодельная берестяная пепельница с горой папиросных окурков да высокий черный телефон, который не предлагал, а требовал своим оглушающим звонком снять трубку. Мамин огляделся, подошел к телефону и, подняв трубку, осторожно приложил к уху.
– Але? – прозвучало отчетливо на том конце, будто говорили из соседней комнаты. Голос был мужской. – Але, это исполком?
– Да, – коротко и серьезно ответил Мамин.
– А кто это? – спросили осторожно.
Мамин промолчал.
– Але, это Илья Иваныч?
– Нет…
– А-а, – протянул голос в трубке, спешно соображая. – Товарищ… – заговорил он вдруг часто. – Товарищ, это Никитин из колхоза «Нацмен» вас беспокоит… Мы это… Мы, в общем, тут у нас шпиона поймали…
– Кого? – переспросил Мамин.
– Шпиона! – громко и взволнованно объявили в трубку. – Он, правда, в наше одет, в красноармейское, и по-нашему говорит. Но он агитацию вел… Говорил: «Встречайте немцев хлебом‑солью». Его наши и схватили сразу. А он стал тогда ругаться… по-фашистскому…
– Ну? – спросил Мамин, постукивая ладонью по столу.
– Так я вот звоню… – растерялся Никитин из колхоза «Нацмен». – Чего нам с ним теперь делать? Я Павлу Зотовичу в НКВД звонил, нету там никого… Везти его, что ль, куда сдавать?
Мамин вздохнул, глянул на портрет Калинина.
– Але! – крикнул он в трубку. – Але, слышите меня? Не надо никуда везти. У вас оружие есть?
– Есть… только… – заговорил растерянно Никитин.
– Так вот, – оборвал его Мамин. – Лично его расстреляйте! Лично! Понятно, товарищ Никитин? Всё! – Мамин положил трубку.
Свириденко и Непомнящий смотрели на него удивленно.
Мамин сел за стол, снял фуражку и пятерней взъерошил волосы, думая.
Непомнящий взял со стола листок, пробежал его глазами, чуть заметно улыбнулся и стал читать негромко вслух:
– «Постановили. Товарищу Гришаткину В. за грызню семечек и разговоры на рабочем месте объявить строгий выговор. В случае повторения передать дело в суд». – Непомнящий тронул рассыпанные кипы таких же листов. – А ведь тут жизни…
– Жизни не тут, товарищ стрелок-радист, жизни сейчас на фронте, – жестко оборвал его Мамин. И неожиданно прибавил: – А дело-то дрянь… Мы ведь так в плен попасть можем…
Они выбежали из Дома Советов. Старик-молоковоз держал под уздцы лошадь, смотрел на них вопросительно и ожидающе.
– Где, старый, твой кирпичный завод?! – закричал Мамин с порога.
– Тама! – показал старик рукой. – Прямо-прямо… Военные товарищи, а про меня не спросили?
– Спросили, – крикнул в ответ Мамин. – Сказали, чтоб вез молоко обратно!
Они побежали – «прямо-прямо». Потянувший навстречу ветер гнал по улице черный рваный пепел, сожженные и полусожженные листы бумаги.
Лето Василий поливал башню танка из ведра водой, тер красную звезду мокрой ветошью.
Жора копался в моторе, разговаривая с кем-то неведомым.
– Во, Юр, делаем, – говорил он ворчливо. – А это еще чего такое?.. Ого, как же тут топливо держаться будет? – Он повозился еще и сел, держа в руке и разглядывая пробитую трубку топливопровода. И, ничего больше не говоря и забыв, похоже, о механике-водителе, Жора подхватил пулемет, сполз с брони в воду, пошел к берегу.
Лето Василий растерянно и удивленно смотрел в его спину. Ермаков торопился. Он даже не окунулся по своей привычке в воду.
– Жор… – позвал его Лето. – Ты куда?
А тот выбрался на берег, зачавкал сапожищами по грязи.
– Жо-ор! – испуганно закричал Вася. – Дядь Жор! Ты куда?! Не уходи!! Я засну один, дядь Жор…
Положив пулемет на плечо, Ермаков уходил – большой, сутулый, непонятный…
Они торопливо подошли к проходной завода. Трубы не дымили, и небольшие заводские корпуса немо стояли за старой кирпичной оградой. Мамин подергал крепкую дверь проходной. Она была закрыта.
– Ну, ясное дело, – сказал Мамин, беспомощно оглядывая пустую улицу.
А Свириденко уже подбежал к заводским воротам, высоким, сваренным из толстых железных прутьев. Посредине на воротах были приварены вырезанные из толстого листового железа и выкрашенные бронзовой краской серп и молот. Свириденко попробовал ворота на прочность, подергал гигантских размеров замок и, нисколько не раздумывая, ухватился руками за прутья, стал карабкаться на ворота. Он забрался наверх и собрался спускаться – с другой стороны ворот, когда услышал вдруг голос, высокий, детский:
– Дяденька, вы куда? На завод?
Сразу за проходной была красивая, ухоженная клумба с алым львиным зевом посредине, и на клумбе паслась коза. Рядом стояла девочка-подросток, льноголовая, с косичками, худая, любопытная.
– На завод, – ответил Свириденко, подавая руку командиру.
– А туда нельзя, – сказала девочка вежливо и серьезно.
– Тебе можно, а нам нельзя… – пошутил Мамин, находясь уже рядом со Свириденко и подавая нетерпеливо руку карабкающемуся беспомощному учителю. – И ты чего это на общественной клумбе личную козу пасешь?
– А теперь ведь все равно, – ответила девочка. – Все равно ведь немцы придут, а завод взорвется.
– Это тебе кто сказал?
– У нас в городе все знают. – Девочка пожала плечами. – Моя мамка на заводе работает, она говорила… Да я сама видала, как военные бомбы в ящиках носили, а дедушка Воробьев им показывал, куда прятать, чтоб немцы сразу не заметили… Давеча… Я Зинку пасла и видала…
Мамин и Свириденко застыли на воротах, как петухи на насесте. Непомнящий внизу перестал карабкаться.
– А где этот дедушка живет, знаешь?! – подумав секунду, крикнул Мамин.
– Кто, дедушка Воробьев где живет? – спросила девочка.
– Дедушка Воробьев, – кивнул Мамин.
– Знаю, – со спокойным достоинством ответила девочка.
– Проведешь нас?
– Проведу. – Видно, она была очень спокойная девочка.
Мамин и Свириденко быстро спустились вниз, девочка пошла к воротам.
– Как же ты с козой перелезешь? – улыбаясь, спросил Непомнящий.
– А я здесь, – объяснила девочка, легла на живот и проползла под воротами по пыльному, в выбоинах асфальту, поднялась, отряхнулась и, протягивая руку сквозь прутья решетки, позвала козу тоненько: – Зи-ина… Зи-ина…