Виктора Васильевича действительно было трудно узнать. Он стал высоким и нескладным, потому что был теперь не в полушубке, а в длинном, сантиметров на десять ниже колен, старомодном пальто с широким простроченным воротником, здорово побитым молью, и накладными карманами с клапанами.
Виктор Васильевич развел смущенно руками и стоял так, как нелепый манекен.
Виталий ничего не понимал.
– По дешевке мужик продал, за четвертной, – объяснил Виктор Васильевич.
– А где дубленка?
– А нету шубы, уплыла, – бесшабашно ответил Виктор Васильевич. – Чуть с руками не оторвали. – И прибавил: – А теперь пойдем твой подарок покупать. – И он протянул стопку десяток.
– Да вы чего?! – закричал, пятясь, Виталий.
– Чего? – не понял Виктор Васильевич.
– Да не нужны мне ваши деньги! Что я, нищий! Это я просто у отца не захотел просить… Дубленку продал!.. Нашелся родственничек…
Виталий резко повернулся, чтобы уйти, но Виктор Васильевич схватил его за руку, удержал.
– Да отвали ты! – вырывался Виталий, но Виктор Васильевич держал крепко.
– Па-па-пагоди, па-аслушай, – неожиданно заикаясь, заговорил он. – Мне ведь от тебя, Виталь, ничего не нужно… Я попросил день этот с тобой походить, объяснил все, ты согласился. Я понимаю – у тебя свои дела. Но ты ж меня тоже понял! Ходишь со мной, разговариваешь… Ты молодой еще, ничего в жизни не знаешь. Думаешь, это для девушки твоей или для тебя? Это для меня подарок! Дарить подарки приятнее, чем получать, ты такого не слышал ни разу? А деньги что? Думаешь – это для меня деньги? Знаешь, сколько я там получаю? Да я тысячи получаю! А за шубу отчитаюсь как-нибудь, – прибавил он уже сам себе, видимо вспомнив вдруг, что полушубок – казенный.
Виталий молчал.
– А ты запомни, запомни – дарить подарки приятнее, чем получать! – горячился Виктор Васильевич.
Они вышли на площадь Свободы, которая стала теперь довольно живой: торопились во все стороны люди, гудели машины, сюда доходил грохот поезда, по-прежнему разносились из репродукторов марши, мигали электронные часы на проходной комбината.
И вдруг сверху, с Каляевской, ударил такой ветер, что все остановилось. И воронье, ветром сметенное, исчезло с верхушек тополей. И репродукторы замолкли. И поезда затихли. И на часах даже, кажется, вспыхнули нули.
И Виктор Васильевич с сыном остановились, ошарашенные, захлебнулись ударом холодного воздуха, наклонились навстречу ветру, набычились. А ветер давил и давил, взметая волнами холодную, со льдом пыль.
И тогда они разом повернулись к ветру спиной и, быстро глянув друг на друга, пошли дальше.
На Филяндию теперь шли весело. Время от времени Виталик прикладывал ладонь то к одному уху, то к другому, грея их. Виктор Васильевич косился на него недовольно и наконец не выдержал:
– Ты б не модничал… Без шапки ходишь…
– А я не модничаю, – с независимым видом спокойно ответил Виталий.
– Может, мою поносишь пока. – Виктор Васильевич снял с головы шапку, но Виталий мотнул недовольно головой и даже отошел в сторону.
Виктор Васильевич подержал шапку в руках, раздумывая, куда ее деть, и вернул на свою лысеющую голову. Потом сунул руки в карманы пальто и заговорил громко и шутливо:
– Ты, Виталь, в своем городе, прямо как шпион. От ребят прячешься, от милиционера прячешься…
– Да это наш участковый Бобылев, – неохотно объяснил Виталий. – Это он из‑за Матроса все…
– Из‑за какого матроса? – не понял Виктор Васильевич.
– Да есть один, – хмурился, не желая объяснять, Виталий. – Матрос – кличка…
– Ну и что?
– Я ему… – Виталий замолчал, не зная, какое здесь сказать слово.
– По ушам дал? – помог Виктор Васильевич.
Виталий улыбнулся, посмотрел из‑за плеча на Виктора Васильевича, кивнул.
– Что, сильно так, раз милиция…
– Да не очень… – поморщился Виталий, – нормально… Это его пацаны меня ловят, а сам дома сидит, ха, свет не включает…
– Почему? – не понял Виктор Васильевич.
– А зачем, – с улыбкой сказал Виталий, – ему фингалы светят… – Он хохотнул коротко и самодовольно.
– Хоровод? – спросил Виктор Васильевич.
– Ага, – кивнул Виталий.
– Это что ж такое, не знаю…
– А, – махнул рукой Виталий, не желая вдаваться в подробности. – В общем – там падать нельзя…
Виктор Васильевич кивнул:
– Падать нигде нельзя. И никогда… – И обратился к сыну с еще одним вопросом: – А чего это Бобылев на меня показывал?
– Да спрашивал – кто такой…
– А ты что?
– Говорю – родственник с Самотлора приехал…
– А он… поверил?
– Не знаю…
Виктор Васильевич помолчал немного и снова спросил:
– Это ты поэтому меня родственничком назвал… тогда, на площади…
– Ну, – кивнул Виталий.
– А старый у вас участковый…
– Старый, – согласился Виталий, но тут же спросил с интересом: – А вы чего, заикаетесь?
– Когда волнуюсь, редко очень, – глядя вперед, быстро и недовольно ответил Виктор Васильевич.
Виталий мотнул головой, усмехнулся чему-то своему.
На Филяндии все было по-прежнему. Виталий побежал к домику с крыльцом-зеброй, а Виктор Васильевич подошел неторопливо к пенсионеру. Тот озабоченно крутился вокруг свиньи, распростертой на подложенных под спину широких досках. Рядом стояла загашенная паяльная лампа. Резко пахло бензином и приятно – паленой щетиной.
Одна половина хрюшки была смоляно-черной, другая, обработанная уже, была чистой, желтоватой, светящейся изнутри. Пенсионер выплескивал из ведра на черноту горячую, с космами полупрозрачного пара воду и, раскорячившись, тщательно соскабливал черноту штыком, держа его одной рукой за ручку, а другой – за обмотанное тряпкой острие.
Обработанная, в глубоких черных морщинах морда свиньи застыла в блаженной улыбке, словно это и был самый счастливый ее миг.
От пролитого кипятка земля вокруг оттаяла, налипала на калоши, мешала работать, но пенсионер этого не замечал. Он громко и часто сопел от усердия так, что слышал даже Виктор Васильевич.
Мальчик стоял рядом, на сухом, и, не двигаясь, смотрел то на своего деда, то на хрюшку.
– Ну, как дела? – весело спросил Виктор Васильевич.
– Нормально, – буркнул в ответ пенсионер, на секунду отрываясь от работы и вытирая вспотевший лоб рукавом. Он не узнал Виктора Васильевича, вновь принялся скоблить мягкое свиное брюхо, но тут же вспомнил. – А, это ты? – удивленно привстал он. – Ты ж вроде по-другому был одет. В шубе, что ль?..