Может, нравилось ему смотреть из окошка кафе на снующих по улице прохожих, на проезжающие машины, на белую девятиэтажку через дорогу, где в одной из комнат принадлежащего опять же Морису большого магазина с красиво оформленными витринами уже почти с десяток лет (трудно поверить) размещался его офис, нравились негромкие голоса в самом кафе – мирно текущая жизнь, постепенно меняющаяся…
Помню, однажды, давно, лет пятнадцать назад (еще в пору своего инженерства), Морис признался: «Знаешь, что меня больше всего угнетает в нашем городе? – Он грустно окинул взглядом пустынную привокзальную площадь: выщербленный, с провалами асфальт, приземистое серое здание с крохотным зальчиком ожидания, закутком начальника вокзала, медпунктом и отделением милиции. Тут же и кассы. Неподалеку два кособоких обшарпанных ларька (пресса и пирожки). Дальше какие-то серые и бурые пакгаузы, пустырь, бараки, лачуги…– Что ничего, ну абсолютно ничего не меняется… Убожество и есть убожество», – и безнадежно махнул рукой.
Могли ли мы предположить тогда?
Впрочем, Морис мог. Тогда же или чуть позже он сказал: «Если так будет продолжаться, то на стране можно ставить крест. В какой-то момент все рухнет…»
Непонятно, как ему удавалось – ну вот так спокойно (ходил, имеется в виду). Ни телохранителя, ничего… Словно не передавали по телевизору почти каждый день об убийствах и похищениях. Правда, то в основном в Москве, а еще чаще в Питере, но и у нас случалось, хотя и нечасто…
Такое впечатление, что Морис знал нечто, чего не знали другие. Некий заговор. Отмазку. В том смысле, что даже случайность не могла его затронуть, ничего не могло с ним произойти неприятного в нашем городе – без чьей-то на то воли. Ни заезжий гангстер-гастролер, ни налакавшиеся зелья оболтусы – никто не мог посягнуть…
Ну да, мэр к нему забегал в офис, а то и заглядывал в гости в его замечательный особняк – продегустировать какой-нибудь экзотичный редкий напиток из Морисова бара и посмотреть совсем свежую киношку. Или начальник городской милиции, тоже разбирающийся в напитках. Или еще кто из «отцов» города.
Только – что´ мэр (не Лужков)?
Нет, похоже, дело было вовсе не в мэре и не во всяких прочих начальниках.
Тогда в ком же? Кто еще мог блюсти этот городок, кто был его Богом, Хранителем, Властелином кольца и пр. и пр.? Кто простирал свою могущественную охранительную длань над Морисом в его замшевой коричневой куртке (когда надо, то и в темно-синем костюме с галстуком)? Разве человеку, даже и самому могущественному, по силам все предусмотреть?
А может, кто-то просто молился за Мориса каждодневно и ежечасно, зная про отнятый когда-то у его прадеда дом и отмороженные на лесоповале легкие его деда? Либо, постигнув его честные намерения (те давние его слова, что ничего не меняется) и видя, что у него получается, опять же стоял на страже?
Может, дали шанс?
Когда видишь дом Мориса, возвышающийся на холме между храмом, дубравой и кладбищем, чисто промытые большие венецианские окна, сияющие на солнце не хуже покрытых позолотой церковных куполов, голубую спутниковую тарелку на крыше, башенку, вознесенную чуть ли не в самое небо, то и… впрямь просыпается надежда.
Все-таки хоть что-то меняется…
Звонкое зимнее утро. Снег похрустывает под ногами, девственный, ни следа – А.Г. первый. Первый человек этим ясным зимним утром на узкой тропке, которую сам же и протоптал. Никто здесь больше не ходит, лишь изредка, не каждый день, сторожа. Здесь его вотчина, они знают, что А.Г. тут живет круглый год, даже зимой, поэтому они здесь не нужны. Впрочем, они и вообще не нужны, потому как, ясное дело, ни от кого они ничего не охраняют: кто захочет, все равно заберется в эти жалкие лачужки с их жалким же и все равно необходимым скарбом. Кому надо (тем же бомжам) – свое возьмет, никакого сомнения.
Для сторожей А.Г. местная достопримечательность – никто, кроме него, здесь больше не зимует – электричества нет, горячей воды нет, ничего нет… Только маленькие домишки (впрочем, попадаются и побольше, кое-кто уже поразжился), сараюшки да заборы меж голых деревьев – тоска, да и только.
Но что для другого тоска, то для А.Г. самая что ни на есть жизнь. Он уже и не представляет, как бы смог жить в городе, где у него двухкомнатная квартира, жена, дочь с мужем и ребенком… И что ему в городе? Теплый клозет, конечно, нелишне, особенно в его возрасте, но можно и обойтись. Электрический свет – тоже благо, но он уже привык к свечкам и керосиновой лампе, ему достаточно. Человеку, в общем-то, особенно пожилому, много и не надо, вообще человеку. И с едой тоже сам прекрасно справляется: кашка манная или овсяная, своя картошка с заготовленными осенью грибами, капустка квашеная – милое дело… Иногда рюмашка горькой, под настроение, и тогда не горько ему, а сладко. Тишина, воздух ядреный, ветер в сенях, мышка скребется или жучок-древоточец…
И с одиночеством он свыкся – что толку постоянно вертеться друг у друга перед носом? Только раздражаешься зря. А так появишься разок в месяц, посидишь со всеми за столом, телевизор посмотришь, новости обсудишь (что толку?), ну и ладно… Одному же и вспомнить есть что, не дергает никто, замечаний всяких никчемных не делает. И заняться всегда есть чем – птичек покормить, снег с дорожки сгрести, печку почистить от накопившейся золы, дровишки попилить-порубить – нормально, да и для здоровья хорошо, семьдесят шесть все-таки… В городе прибаливал, а тут все путем, даже и самочувствие.
А.Г. первый на тропе, только вороньи лапы да, случается, заяц проскочит или Мартин куда-нибудь смотается втихомолку, по своим собачьим делам, попромышлять на воле, не все ж сидеть взаперти. Он его и не неволит, пусть пес погуляет, все равно придет и ночью будет с ним, не так уж часто он отлучается, а когда А.Г. собирается в город, тот его провожает аж до самой автобусной остановки и потом снова на дачу – нести вахту до его возвращения. Неглупый пес, хотя и с придурью. Иной раз облает зря честного человека, напугает, или с остервенением привяжется к машине, норовя аж под колеса, не угомонить. И ведь когда-нибудь точно угодит на свою дурную башку, жалко будет.
Кобель сам приблудил к нему позапрошлой осенью да так и прижился. Небольшого росточка, черный, типичный дворник, тем не менее он что-то от благородных кровей в себе сохранил, не столько в стати, сколько в обходительности. Не клянчил никогда, из руки брал аккуратно, мягко схватывая губами, а когда А.Г. спал, вел себя так тихо, словно боялся ненароком потревожить, – уважал, одним словом. И охранял рьяно: стоило кому приблизиться к их забору или даже показаться на дороге.
В соседний городок, местный областной центр, А.Г. ходит не так чтоб часто, однако ж наведывается, и не только за продуктами. Придумал, однако, работенку – оформлять в качестве доверенного лица всякие документы, связанные с дачами. Кто-то вступает в наследство или переоформляет участок на себя, кто-то дарит детям, кто-то продает, а значит, нужно брать справки, вызывать землемеров, подавать документы в регистрационную палату, а когда и в суд съездить, причем не один раз… Многие не хотят этим заниматься – оно и понятно: из первопрестольной ездить, в очередях часами ждать, не сахар… Люди заняты, да и машина не у каждого.