А.Г. спит не раздеваясь, ничего, нормально. Одеваться-раздеваться – простыть можно, болеть же здесь одному совсем худо. Воды поднести некому. Уже было однажды, думал, дуба даст, так худо. Однако ничего, оклемался. Но еще раз не хотелось бы, лучше уж так, в одежде.
Проснется он посреди ночи и думает, думает… Не какими-то конкретными мыслями, а вот так, невнятно, тягуче, словно медленно продираясь куда-то. Даже не о делах, сколько вот об этой тишине и тьме, которые его обступают. Скоро они и его поглотят полностью, собственно, так все, вероятно, и будет, как сейчас, тьма и тишина кромешные, только сам он ничего уже чувствовать не будет. Ничего, собственно, это и есть тьма и тишина.
Нет, это его не особенно пугает – жизнь прожита, все уже согласились с его здешним добровольным отшельничеством, с его отсутствием. Да, чудачество (хотя что уж?). Здесь он, по крайней мере, чувствует, что живет, – детство, деревня, воздух, запахи, все как много лет назад, а там, в городе, – что? Но и дело тоже есть, чтоб не совсем себя потерять в здешней зимней стылости, опять же и оправдание, хотя почему он должен оправдываться? И перед кем? Перед женой? Да ладно, наоборот, только жизнь ей облегчает, что сам по себе здесь кантуется, никого не обременяя, не требуя заботы о себе. Пространство освобождает, да и дачу блюдет, дом и сад, сюда тоже много вложено.
Рядом с кроватью на столике толстенная Библия (жена дала), пробовал не раз читать – не идет. Даже не по себе как-то. Жена говорит, эта книга может заменить все остальные, спросишь что, она непременно цитату оттуда. Памятливая. А у него не получается. Каких-то других слов хочется, а не что кто-то там кого-то родил. Несколько страничек осилит, и все… Может, там и есть мудрость, да, видно, не про него. Поздновато.
Ситуация между тем ни на йоту не меняется. Застыло все, заледенело. А.Г. не знает, куда ткнуться. К истцам нельзя – надо деньги возвращать, аспиды тоже уперлись: нет и нет. Он уж и так, и эдак, и на жалость бил, унижаясь: дескать, что же вы делаете, Бога побойтесь, загоняли совсем старика. Из-за одной буквы, халдеи.
Как глухие: ничего не можем сделать, все равно комиссия не пропустит. А ведь совсем недавно еще умел добиваться, чего хотел.
Когда землю здесь раздавали, давно это, правда, было, лет сорок назад, очередь была. Заявления на комиссии рассматривали – кому дать, а кому не дать. Могли и не дать, были люди и более заслуженные, и дольше на их фабрике проработавшие. Активисты всякие партийные и профсоюзные. А кто и за взятку, известное дело. Конечно, кадровик – тоже фигура, однако ж… Впрочем, если б не поговорил кое с кем из комиссии, директору отдельно заявление не написал, что по здоровью нуждается. Если бы не нажал, короче. Умел ведь…
А теперь что? Каждый крючкотвор над тобой что хочет вытворяет – только и остается помалкивать в тряпочку. Ясно ведь, что буква лишь предлог – поизмываться, денег выжать…
До чего дошло: ночью приснилось, что и не буквы вовсе, а орудия пытки: С – вроде дыбы, на которой тебя выгибают, Н (самая страшная) – для распятия, то же и Т…
В общем, допекли. Если б знал, что так будет…
Неделю уже А.Г. никуда не ходит. Не может себя заставить. Надо привести себя в порядок – побриться, одеться соответственно – костюм, рубашку свежую, галстук, а у него отвращение, стоит только подумать… Вот уж не гадал. И от самого себя, что еще хуже. Вроде как вымазался в чем-то – ну да, деньги взял, потратил, а дела не сделал. Что это, а? Понятно что. Вроде и сумма-то не такая большая, а и такой нет – значит, продавать что-то нужно. Отдавать-то все равно придется, весна не за горами. Сезон начнется, смотришь, в апреле истцы появятся, что-то отвечать нужно. А и не скажешь ничего – не справился, вот и все. Не осилил задачу.
Снегу насыпало – не пройти. Домишки укрылись чуть ли не по крыши. Белое безмолвие. Во время войны их, детвору, прятали в лесу в землянке, усыпанной снегом. Собственным дыханием согревались, свечками, настоящий огонь нельзя было развести – опасно. Мороженой картошкой питались. А ничего, выжили… Много человеку не надо.
Потом задавались вопросом: зачем брался?
Странный человек, он и есть странный. Жить здесь зимой, без электричества, без удобств, печку каждый день топить, топать через сугробы в город по всяким юридическим делам… Это в его-то возрасте. Зачем ему? Какой из него юрист, положа руку на сердце?
На этажерке возле кровати аккуратно «Дела» расставлены. Папочки, папочки… Все чинно, аккуратно.
Кто-то вдруг припомнил его фразу: «Юристы – вот кто правит миром…» Ну да, юристы…
Наверно, и впрямь стареет. Старость – состояние, а не болезнь (кто это сказал?). Но можно и наоборот: старость – болезнь, а не состояние.
Гладко, до синевы выбритый, волосы густые, совсем чуть седины, коренастый, крепкий такой – нет, не старик. И одевается как молодой: короткая потертая кожанка, джинсы голубые… Поговаривают, даже в проруби купается. Ходит быстро, целеустремленно. На девушек поглядывает. Не мачо, но и не…
Знаний же в нем немерено: историк и этнограф, психолог, социолог, в общем, универсализм в полном смысле. Если кто чего не знает, то сразу к нему. Ходячая энциклопедия, про что ни спросишь – все ему известно. Не какой-нибудь там узкий специалист, что дальше своего окоема ни на шаг, таких пруд пруди.
Он этим не то что гордится, но дает понять: он знает. Голос высокий, громкий, за версту слышен: ну что вы мне рассказываете?
Ага, значит, Артур кого-то, нет, не распекает – воспитывает. Он, впрочем, это не нарочно, просто получается у него так: чуть что – сразу спорить, все раздраженней и громче. Ему вроде и не возражает никто, а у него в голосе все равно недовольно-наставительные нотки: да не так все, не так!..
Ну и при чем тут старость?
Это как гипотеза (с горечью): Артур стареет…
С некоторых пор с ним действительно трудно – все чувствуют. Чуть что, сразу заводится, лицо багровеет, в глазах под густыми бровями чуть ли не ярость. С чего бы, кажется? А вот с того… Нельзя допускать, чтобы люди много о себе мнили, а это сплошь и рядом. Люди хитрые: объединятся в какой-нибудь кружок и никого больше не пускают, вроде масонской ложи, льстят друг другу, поддакивают, короче, накручивают себе репутацию, а заодно и благосостояние. Мафия. Власть, одним словом.
Вот оно! Ключевое слово.
Куда ни ткни, везде мафия, начиная с правительства (рыба с головы…) и кончая всякими мелкими профессиональными или общественными объединениями.
Это главное убеждение Артура. Общество состоит из «мафий» – понятно, что условно, но и из настоящих тоже. Отдельной личности трудней всего, если она вне системы, структуры, сообщества, ее всегда задвигают, не дают пробиться. А настоящая личность (тоже его убеждение) всегда маргинальна, потому-то она и должна быть сильной, другого не дано. Не будет сильной – не прошибить ей корпоративный заслон. Бунтарство – вот кредо настоящей личности.