Поэт отвернулся, раздраженный его развязными манерами.

Неужели Рай действительно похож на этот балаган? Или на публичный дом Моны Ладжи? Возможно, и эти паяцы только что оттуда!.. Круговые орбиты… Небеса… Меркурий, Луна, Солнце, Венера на третьем небе…

В этот момент один из Грехов, теребивший своими когтистыми лапами тряпочную куклу, внезапно развернулся, зарычал и скакнул по сцене в сторону зрителей, которые в один голос заорали от ужаса. Заорал и сосед Данте, а сам поэт вздрогнул, потому что свирепая маска демона очень походила на жуткую посмертную маску мастера Амброджо.

Возможно, все страшные лица чем-то походят одно на другое, а вот преступления очень сильно разнятся между собой. Наверное, надо было исследовать все пристанища порока и места, где грешат и совершают преступления! Составить карту. Нарисовать пахнущий серой план города греха!

Народ вокруг Данте по-прежнему толкался и хохотал над злоключениями тряпичной куклы.

Сладострастие принялось бесстыдно теребить ее между ног, а Чревоугодие тем временем делало вид, что набивает себе брюхо. Данте осмотрелся по сторонам, изучая лица людей.

Чем отличаются эти люди от тупой тряпичной куклы на сцене? Если бы Семь смертных грехов спустились с подмостков и отправились гулять по улицам Флоренции, они наверняка встретили бы множество людей с такими же пустыми глазами, как у этой куклы. А чем отличается Флоренция от преисподней, намалеванной на простыне у него над головой? Преисподняя ведь тоже круг! Обнесенный стенами город, полный кровожадных падших обитателей.

Данте с трудом отогнал тяжелые мысли. Вечерело. В мыслях поэта складывались фрагменты будущего произведения, словно куски незаконченной мозаики, которую выкладывал мастер Амброджо.

Надо продолжать расследование преступлений! Проникшие в город под чужими именами падуанские строители могут подождать! Тем более что из-за тупости начальника стражи они могли спрятаться где угодно. Надо еще раз повидать ученых мужей с Третьего Неба. Ведь именно в это общество уходят корнями оба убийства…

Но кто же этот загадочный убийца? И зачем он убивал? А главное — зачем он в обоих случаях убивал таким зверским образом?

Поэт давно искал ответы на эти три вопроса…

У Данте разболелась голова, но на него внезапно нашло озарение. До сих пор он искал что-то одно, позволяющее ему ответить на все три вопроса. Однако запятнавшим себя кровью человеком мог двигать Дьявол. Тогда между формой преступления и преступником могло не быть ничего общего.

Ведь одержимый Дьяволом человек может измениться до неузнаваемости! Как знать, что происходит у него в голове?!

До сих пор жестокость, с которой были совершены убийства, наводила Данте на мысли о каком-то культе нечистой силы.

А если убийцей двигали совсем другие мотивы? Что, если он — на свой извращенный манер — пытался закончить произведение, которое мастер Амброджо оставил незавершенным?

Глава XXI
Мне отмщение

В тот же день на заходе солнца

Войдя в таверну, Данте сразу направился к столу, вокруг которого восседали члены Третьего Неба. По пути поэт осмотрел помещение и убедился в том, что все члены Studium сидят на своих местах и о чем-то вполголоса переговариваются. Среди них чувствовалось напряжение, на их хмурых лицах была написана озабоченность. Казалось, за одну ночь члены Studium постарели на много лет. Только Чекко Ангольери, кажется, чувствовал себя в своей тарелке и как ни в чем не бывало хихикал над чем-то со своим соседом. Данте в лишний раз убедился в том, что мудрецы приняли Ангольери в свой круг.

Даже Бальдо казался чем-то озабоченным и не подошел к их столу с прежним услужливым выражением лица. Сегодня он старался держаться подальше, и Данте пришлось звать его несколько раз, прежде чем тот принес вино.

Первый кубок вина поэт осушил одним духом.

Чекко Ангольери обратился к Данте своим обычным насмешливым тоном:

— Ну и как? Вы уже начали писать ваш «Пир»? Этот компендиум всех премудростей, о котором рассказывали нам?

Данте потребовал, чтобы ему наполнили кубок. Когда бывший крестоносец Бальдо выполнил его пожелание, поэт взял кубок в обе руки и некоторое время сидел неподвижно, стиснув зубы.

Потом он встрепенулся и сказал:

— Нет. Это произведение, которое совсем недавно казалось мне таким важным, за последние несколько часов утратило для меня всякий интерес. Теперь я думаю о совсем иной книге.

— О чем же будет эта книга, мессир Алигьери? — вмешался Веньеро.

— О том, что вы хорошо знаете. О путешествии.

— О путешествии? Я не знал, что вы полюбили странствия с их прелестями и опасностями! И о каких же странах вы расскажете?

— Я расскажу о городе. О городе боли, в стенах которого есть место добру и злу. Расскажу о пороках и добродетелях. Мое произведение будет называться Summa Criminalis — «Сумма преступления», но я, как это сейчас принято, напишу его на том языке, на котором говорим мы с вами.

— Добро, зло, добродетель, преступления! Какая замечательная выйдет комедия! — воскликнул Чекко Ангольери и расхохотался.

— Да, в каком-то смысле это будет комедия, — пробормотал поэт. — Но сейчас не время рассуждать о литературе…

— Кстати, почему я не замечаю сегодня привычного веселья? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Присутствующие повернулись к нему как марионетки на ярмарке.

— Разумеется, смерть магистра Теофило нарушила гармонию, царившую ранее на Третьем Небе. Лишила хрустальный свод небес одной из его звезд, и я понимаю ваше горе, — продолжал Данте.

— Сначала мастер Амброджо, потом — Теофило, — пробормотал Августино. — И Теофило тоже… Но почему?

— Иногда смерть идет к своей цели окольным путем, — сказал, уставившись в стакан, Веньеро. — Мы боимся удара ее правой руки, а она наносит его левой.

Остальные по-прежнему молча смотрели на Данте, и на их лицах проступало напряжение.

— Все это еще ужаснее оттого, что зло восседает вместе с вами за этим же столом, — ледяным тоном заявил поэт.

Собравшиеся вокруг стола напряглись еще больше и помрачнели.

Наконец молчание нарушил Чекко из Асколи:

— Зло? Среди нас? Вы говорите о дурном расположении небес по отношению к нам, из-за которого погибли двое из преподавателей будущего университета?

— Нет. Я говорю о том из вас, кто убил Амброджо и Теофило.

На это обвинение не последовало никакой особой реакции. Каждый смотрел прямо перед собой или лишь исподтишка косился на соседей. Такое ощущение, что они знали, что один из них — убийца, но относились к этому с равнодушием и не желали его выдавать.