– Хвала!.. – разнесся над рекой оглушительный хоровой ответ. И затем еще несколько раз, словно пушечные залпы: – Хвала! Хвала Видару! Хвала конунгу!..
Вороний Коготь осушил рог, выплеснул остатки вина на землю, отер усы рукавом и с довольным видом уселся продолжать трапезу. Существовала еще одна победа, о которой он умолчал. Эта победа была не из тех, какими принято хвалиться публично. Однако на ее достижение Грингсон также затратил немало сил, так что сейчас он пил в том числе и за эту победу.
Конунгу Торвальду удалось сохранить доверие тех, кто сопровождал его к заветной цели. Воодушевление, с которым войско подхватило его призыв, лишний раз доказывало это. Вороний Коготь всматривался в лица ликующих дружинников, стремясь обнаружить неискренность или враждебные взгляды, но так и не нашел того, чего искал. Несомненно, недовольные были, но их количество не вызывало пока серьезных опасений. Только глупец решится сейчас в открытую высказать свое недовольство политикой конунга.
Торвальд обещал соратникам привести их к ватиканским сундукам с золотом, и половина пути уже пройдена. Оставшаяся половина обещала быть не менее трудной, но сохранившаяся уверенность в победе являлась для норманнов хорошим подспорьем.
Золото и Гьяллахорн…
Грингсон верил в существование божественного рога не меньше, чем в существование Асгарда. Но конунг не был идеалистом и осознавал, что для большинства его сподвижников один лишь горн Хеймдалля – явно недостаточный стимул для того, чтобы броситься на штурм ватиканских стен. Однако в чем заключалось преимущество веры Вороньего Когтя перед верой Пророка – дроттину не приходилось корчить из себя праведника, изобретая мнимые теории о превосходстве духовных ценностей перед материальными. «Вам нужно золото? – спрашивал дроттин последователей и тут же отвечал: – Так берите его, сколько унесете! Делите по справедливости и тратьте на что хотите! Это золото – ваше! Богам оно не нужно! Величие богов не в количестве золота, которое вы им жертвуете, а в почтении, с которым вы к ним относитесь! И измерять его золотом принято лишь у рабов!» Грингсон полагал, что только раб мог возвести в святость бедность и бессребренничество, при этом сооружая на откуп своим мстительным богам «капища» из золота. И чем больше твердил Глас Господень в своих публичных проповедях о чистоте души, гнусности пороков и прочем, тем больше вызывала недоумение роскошь дворца, в котором жил самый святой человек на земле.
Дроттин не требовал от своих последователей ни капищ, ни пожертвований, а наоборот, пекся о благосостоянии каждого собрата по вере. Искренность и честность конунга являлись гораздо более мощным инструментом воздействия на сознание видаристов, нежели божья кара и огонь Инквизиции – на сознание паствы Пророка. Грингсон имел все основания считать, что его боготворили прежде всего из уважения, а не из боязни. Любой из «башмачников» лелеял надежду, что именно он отыщет и преподнесет дроттину Гьяллахорн, за что тот определенно не останется в долгу. Услуга за услугу – справедливее отношений быть попросту не может. В них заключалась сила, которая могла примирить даже заклятых врагов, не говоря о поддержании уважения подданных.
В этом и заключалась победа Торвальда, которую он праздновал втайне ото всех. Весь путь от Роттердама до Милана Вороний Коготь словно балансировал на хлипком мосту и вот теперь сошел с него и ступил на устойчивую почву. Если бы в этом изнурительном походе Видар не даровал Грингсону удачу, сегодня призывы конунга не были бы встречены таким ликованием.
Теперь, когда цель уже не казалась далекой и недостижимой, поддерживать боевой дух дружинников было проще. На предпоследнем этапе похода даже самый неуверенный из ярлов вряд ли отважится выйти из игры – дружинники попросту разбегутся от него и переметнутся к другому, не столь мнительному вождю. Начатая Торвальдом военная кампания лавиной неслась вперед, и остановить ее могли разве что всемогущие боги.
Вороний Коготь выслушивал обращенные к нему заздравные тосты соратников, благодарно кивал, поднимая полный до краев рог, и всячески наслаждался выпавшим на его долю триумфом. Однако, несмотря на то, что причин для особых волнений пока не было, чувство тревоги почему-то никак не покидало Торвальда. Можно было, конечно, не обращать на это внимания: чужая страна; вокруг враги – испытывать беспокойство в такой атмосфере вполне естественно. Но нет, здесь крылось нечто другое, чего ранее конунгу испытывать еще не приходилось. Он словно сидел на троне, в котором торчал микроскопический гвоздь – этакая досадная мелочь, способная испортить настроение даже великому правителю.
Торвальд давно привык доверять своим чувствам и, если не мог толком объяснить какое-либо из них, считал это знаком богов. По мнению дроттина, боги всегда подавали знаки лишь в нужное время, иначе трактовать волю богов было бы просто невозможно.
Что же могла означать тревога во время триумфа?
Только то, что Видар напоминал Торвальду о пока не выполненном обещании вернуть могучим асам Гьяллахорн. Но неужели асы усомнились в крепости памяти своего верного слуги? Разве для этого был повод? Или же слуга ошибся и неверно истолковал поданный ему знак? Если это так, значит, Вороньему Когтю был необходим более конкретный намек…
– Все в порядке, дроттин? – обеспокоенно поинтересовался Горм, заметив, что конунг нахмурил брови и потупил взор.
– Все отлично, форинг, – отозвался Грингсон, подставляя услужливому виночерпию пустой рог. – Боги желают мне о чем-то поведать. Правда, они пока не говорят, о чем, но я безмерно рад, что они о нас не забывают…
Сунься мы в Святую Европу в мирное время и устрой такую же заваруху, какую учинили на постоялом дворе под Варшавой, вряд ли нам позволили бы раскатывать потом по чужой стране, словно у себя дома. Но в связи со всеобщей неразберихой, царившей сегодня в центральной Европе, я сомневался, что наша банда на колесах удостоится даже простой ориентировки, переданной по телеграфу в епископаты. Ныне все европейские радиостанции занимались передачей более важных сведений, и вряд ли потрепанные Защитники Веры будут тратить время и силы на отлов трех распоясавшихся байкеров, за которых, я надеялся, нас должны были принять. Впрочем, сильно обольщаться все же не стоило. Если вдруг по какой-то причине нас сочтут за норманнских пособников или диверсантов, долго нам на свободе не бегать, и княжич Ярослав так и не услышит речь, заготовленную для него Конрадом Фридриховичем.
Опасаясь погони по горячим следам, Фокси предпочел до Новой Праги двигаться по Польской пустоши – огромному безжизненному пространству, изрытому оставшимися от Каменного Дождя кратерами и таившему в себе прочие коварные сюрпризы. Несведущему человеку соваться в пустошь было и вовсе смертельно опасно. Но байкеры давно прокатали в пустоши потайные тропы и всякий раз убегали в безлюдные земли, когда скрывались от гнева властей. Я был уверен, что Оборотень дал нам толкового проводника и Фокси имел понятие, куда он нас завез.
– Если ты хорошо выучил маршрут, до марта можешь ездить по пустоши без проблем, – ответил байкер на мои закономерные опасения. – Зимой пустошь спит: песчаные участки замерзают, осыпи прекращаются, а озера покрываются льдом. Снега немного – ветер его почти весь раздувает. Разве что трещину где занесет, но, если внимательно под колеса смотреть, это издалека заметно. А вот весной тут ужас что творится: озера разливаются, грязь раскисает, промоины одна на одной. Соваться в пустошь по распутице – верная смерть. Сколько здесь в земле уже таких рисковых парней лежит, не счесть. Вот в прошлом году один бродяга буквально на пару метров от тропы отклонился и как сквозь землю канул. Причем вместе с байком!..