– Как зовут?
– Варуджан.
– Варуджан… Что-то не припомню такого.
– Он вас хорошо помнит.
– А я не помню. Бывает такое?
– Бывает. – Баграм внимательно посмотрел на хозяина дома, пытаясь понять, что за комедию тот ломает.
– Тут помню, тут не помню – как в телевизоре говорят…
– Он с вами в Норильлаге был.
– Норильский исправительно-трудовой лагерь, – размеренно произнес Варнак. – Лагерь помню. Варуджана не помню.
– Что, зря съездили? – спросил Баграм.
Варнак усмехнулся и не ответил.
Фиксатый как бы невзначай приблизился к топору, прислоненному к бревенчатой стене деревенского дома.
– Варуджан говорил: Варнак человек честный, справедливый, по правде живет, – произнес разочарованно Баграм.
– Спасибо на добром слове. Только что оно мне? – Варнак уселся за длинный дощатый стол, на котором стояла тарелка с нарезанным хлебом.
Баграм сделал шаг к столу и сунул руку в нагрудный карман рубашки.
Фиксатый подался вперед, рука потянулась к топору, но хозяин дома жестом остановил его и спросил:
– Что еще сказать хочешь, горец?
Баграм вытащил из кармана пятак – кургузый, спиленный с одной стороны елочкой, и положил со стуком на стол:
– Вот!
Варнак взял пятак, подбросил его. Поймал в воздухе.
– Орел. К добру, – усмехнулся он. – Ну что стоите? Присаживайтесь, гости дорогие. Рассказывайте, что вас привело в наши края. Что старому дашнаку от меня понадобилось?
Напряжение сразу улетучилось. Фиксатого удивила быстрая перемена в настроении пахана. Он пожал плечами и вышел. А после него появились женщины, принесли еду и неизменную в этих краях горилку.
Пятак был своеобразным пропуском. Увидев его, Варнак убедился, что перед ним действительно родственники его сокамерника Варуджана. Того самого, который встал за него с заточкой наперевес против «польских воров» – раскольников, пытавшихся взять в лагере верх. Тогда они отбились. И в следующий раз тоже отбились. Много чего вместе пережили. И при расставании дал Варнак другу этот пятак как свидетельство обязательств и дружбы до гроба.
Варнак не видел старого дашнака лет пятнадцать, если не больше. Но это ничего не значило. Время вообще сложная штука. Оно безжалостно вымывает целые пласты из памяти. Но некоторые воспоминания впаяны так крепко, что кажется, будто все было вчера. Старые клятвы и общие дела с годами порой не только не тускнеют, но роднят все больше.
– Только для вас. Берег как зеницу ока. – Баграм извлек из рюкзака бутылку редкого марочного коньяка, которую лично для него передал Варуджан.
– Вот спасибо. – Варнак спрятал бутылку в буфет. – Ценю.
За трапезой армяне поведали свое горе.
– Шалый вас отведет переночевать, – махнул Варнак в сторону фиксатого. – А завтра с людьми покумекаем, чем вам помочь.
Айратяны переночевали в деревянном деревенском доме на окраине поселка. Хозяйка, приветливая улыбчивая старушка, утром покормила их картошкой с салом и зеленью. От денег отказалась категорически:
– Да что вы, голубчики? Одна я. Моих-то всех война да тюрьма забрали. Мне, старой, люди в радость. А деньги – на что они мне?
Пришел Шалый и, даже не пытаясь скрыть свое неудовольствие, произнес:
– Собирайтесь. Бугры ждут…
У Варнака сегодня все было строго. Чем-то действо напоминало профсоюзное собрание – ни выпивки, ни закуски, только графин с водой на столе. Кроме хозяина дома, собралось еще двое. Друг друга они именовали по кличкам. Армянам вскоре стало ясно, что мощного, с окладистой бородой, похожего на старовера мужчину, разменявшего шестой десяток, кличут Малютой. А худой, чахоточного вида субъект со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и злыми глазами именуется Гуцулом.
Баграм еще раз рассказал о своих бедах. Малюта засмеялся, оценив работу неизвестных мошенников:
– Экие затейники завелись. Прям настоящие аристократы.
«Аристократами» у воров назывались мошенники самого высокого полета.
– Давно такого не было, – кивнул Варнак.
– Да, теперь не старые времена, – с сожалением произнес Гуцул.
– Вы, милые люди, конечно, сильно пострадали. Мое вам сочувствие и сожаление, – продолжил Малюта, смотря на армян с хитрым деревенским прищуром. – Только не понимаю – мы-то как тут? Почему мы должны ворам мешать воровать? Они в своем праве.
– Это да, – согласился Варнак, и у армян сразу упало настроение – если они не получат сейчас помощь, тогда вообще непонятно, что дальше делать.
Варнак помолчал немного и веско добавил:
– Но Варуджан просит. И ему надо помочь.
– Помочь, – поцокал языком Малюта. – Помочь, конечно, надо. Ведь как поглядеть. Мы же мазурикам тем работать не мешаем. А что сведем их с терпилами – так это личное дело, как они все порешают. Мы-то и ни при чем, так ведь?
– Так, – кивнул Варнак, довольный тем, что его товарищ так все иезуитски вывернул и теперь никто не упрекнет в нарушении воровских традиций.
– Слышал я, что большие артисты работают, – подал голос Гуцул. – Гастролируют уже третий год. То ли из Запорожья они, то ли с Полтавы. С бродягами не общаются, сами по себе.
– И благо воровское не пополняют, – нахмурился Варнак.
– Считают, что ничего нам не должны, – криво улыбнулся Гуцул. – Но и мы им, значит, ничего не должны.
– Как их искать будем? – спросил Варнак.
– Я так понял, они по волчьим паспортам и бумагам все творят, – сказал Гуцул. – Значит, на них чернушкин хороший работает.
Баграм не встревал в разговор, только важно кивал. Он с трудом улавливал, о чем идет речь. Кажется, благо воровское – это воровская касса взаимопомощи. Волчьи паспорта – поддельные документы. А чернушкины – судя по всему, поддельщики документов.
– А паспорта левые они у карманных дел мастеров, по ходу, покупают, – предположил Гуцул и закашлялся. Потом продолжил: – Я слышал, в Запорожье щипачи раньше паспорта выбрасывали, а сейчас берегут. Продают каким-то фартовым.
– И как найти этих фартовых? – спросил Варнак.
– Со щипачами надо говорить, – подытожил Гуцул.
– У тебя в Кривом Роге вроде кто-то из карманников близкий был?
– Француз, – кивнул Гуцул. – Он там у них как бы центровой.
– Вот его и спросим, – объявил Варнак.
– Его еще уговорить надо, чтобы он нам своих людей сдал, – возразил Гуцул.
Варнак призадумался. А потом произнес голосом, не терпящим возражений:
– Маляву ты, Гуцул, Французу напишешь. А ты, Шалый, проводишь наших гостей до места. И дальше им поможешь. До тех пор, пока они не посчитают дело сделанным.