– Но Олту убил, – прошептала Тина.
– Конечно, – обозлился Дойтен. – Надо было дать ей разодрать мне горло. Сидел напротив нее так же, как и напротив тебя. Кто знал, что у Цая, кроме него самого, вся семейка – имни? И вот что я тебе скажу, Тина. Дочь я ее не убил. Вот, покалеченный, а вытерпел. Не смог.
Он бросил ложку на стол и обернулся. Аол что-то размешивал в котле, Иска быстро рубила на соседнем столе лук. Пальцы просто мелькали.
– Ловко, – кивнул Дойтен и снова посмотрел на Тину.
– Не так, – прошептала она. – Это дочь Цая тебя не убила, а не ты ее.
– Считай, что мы с нею квиты, – буркнул Дойтен и снова взялся за ложку. – Слушай, как вы выживаете? Я не знаю, сколько Священный Двор отваливает вам за наш постой и еду, но у вас же пустой зал! Сидят два… чучела, и больше никого. Кач! Где ты там? Вина мне! Сколько там из меня вчера крови спустил этот лекарь, не знаю, но надо восполнить, голова кружится что-то. Так что скажешь, Тина? В чем секрет?
У стола появился Кач и поставил перед Дойтеном кубок.
– Нет секрета, – выдохнула Тина и вытерла дрожащей рукой слезу, что катилась по щеке. – Делай свое дело, и все. Наша стряпня лучшая в городе. Мы не на ходу, поэтому до шествия народу маловато, но зато отправляем еду и в замок, и в ратушу. Случалось, и в Блатану снаряжали обоз с копченостями, Транк мастер по этому делу. Да и Юайджа кое-что не сама готовит, а у нас берет. Так что не разгибаемся… Второй день пошел вашего разбирательства, Дойтен. На судье вашем лица нет. Ты уже человека убил. Что дальше-то?
– Вот пришел у тебя спросить: что дальше? – пробормотал Дойтен. – Ты-то что с лица спала? Ведь не пахала же, в самом деле?
– Не пахала, – кивнула Тина. – Тебе скажу. Плохой человек приходил с утра. Очень плохой. Говорил о чем-то с вашим новым защитником и девчонкой его. Говорил, а сам взглядом черным весь трактир ощупывал. Я чувствую такое… Вот ты, Дойтен, хоть и кровь на тебе, а неплохой человек. А он… Так что пришлось крылья раскрыть да прикрыть своих деток. Кача, Брога, Иску. Чтобы не разглядел. Плохие слухи ходят по земле, Дойтен, плохие. Вроде бы дети стали пропадать. Непростые дети, но все одно дети. А кто знает, может, и мои Кач с Брогом тоже способны чувствовать, как я? У меня прадед колдуном был. Уведут, что я буду делать?
– Кто это был? – спросил Дойтен.
– У защитника своего спрашивай, не у меня, – тяжело вздохнула Тина и подняла, показала окровавленный платок. – Видел? Пришлось попотеть. Никогда не думала. Кровь носом пошла. Голова до сих пор кружится. Хотя… мне помогал кто-то… Иначе я б уже на столе лежала, и племянница тело мое омывала.
– Защитник? – нахмурился Дойтен.
– Нет, – закашлялась, затряслась Тина, сплюнула красный комок в платок, покачала головой. – Вот ведь напасть… Ничего, приду в себя. Не защитник. Ни он, ни девчонка его, ни эта… охотница, она с ними была… Они непроглядны были. Как черной тканью прикрыты. Защитились как-то. Себя спрятали. Тот человек еще и злился поэтому. Другой кто-то помогал. А насчет Олты… Я ее подругой числила. Поверь мне, она не знала, что она имни. Думаю, и дочь ее не знала. Что-то ее спугнуло. Хотя месяц или больше она жаловалась на головную боль, да и так, стряслось что-то у нее. Но ты убил ее. Я сейчас не говорю, что ты не должен был ее убивать, никуда уж не денешься теперь, но ты уж знай во всякий день своей жизни, что ты убил жену Цая – Олту.
– Да уж не забудешь теперь, – погладил перемотанную тряпицей руку, ощупал висевший на груди свисток Дойтен и посмотрел в окно кухни. За оградой трактира среди облетающих деревьев серели крытые смоленым тесом крыши, за ними высилась башня замка.
– Что делать-то теперь мне? – спросил Дойтен. – Того, что случилось, уж не вернешь.
– Дочку ее спаси, – прошептала Тина. – Ее ведь так просто в покое не оставят.
– Кто ее не оставит в покое? – не понял Дойтен. – Кому она нужна?
– Нужна кому-то… – вовсе до шелеста понизила голос Тина. – Иску видишь?
Дойтен обернулся: сноровистая племянница Тины уже стучала ножом, шинкуя капусту.
– И что? – не понял усмиритель. – Руки у нее ловкие, еще вчера понял. Серебряной монеты бы не пожалел, чтобы еще раз ноги мне омыла.
– Не дождешься, – покачала головой Тина. – Я своему старому дураку и так голову едва не открутила. Не детское это дело – прелые ноги мужикам омывать. Хотел бы, и сам мог расстараться. Вот ведь, снокская привычка, ломаться пополам там, где и гнуться-то не заставляют… Сирота она. Понимаешь?
– Как не понять, – пожал плечами Дойтен. – Дело нередкое. Вон девчонка с нами – тоже сирота. Из мискан. Или дурачок твой, Амадан, от родителей разве к тебе пришел? Иска откуда?
– Из Гара… – прошептала Тина.
– Святой Вседержатель!.. – осекся Дойтен. – Подожди, что ты мелешь? Сколько ей?
– Десять, – сказала Тина.
– Так то уже другой Гар, – махнул рукой Дойтен. – Тому-то ужасу пятнадцать лет минуло. Иль в девчонке талант какой, что ты за нее трясешься?
– Нет никакого таланта, кроме доброго сердца и ловких рук, – сказала Тина.
– Так и этого немало для долгой жизни, – улыбнулся Дойтен. – А вот для того, чтобы бояться кого, маловато будет.
– Все одно прикрываю, – прошептала Тина. – Сегодня так и вовсе словно на краю пропасти замерла. Великая беда рядом была, великая. Спас кто-то. Мир ему и благоволение божье. Сестра моя, ее мать, из Гара. Я сама оттуда, но давно уже. Загодя уехала, вышла замуж за Транка и откочевала сюда. А она хватанула беды по самое горло. Смерть рядом кружилась. Наших с сестрой родителей прибрала. А потом и родители ее мужа погибли. Говорят, что убили друг друга, только я уж и не знаю, спросить не у кого. Потом все улеглось. Сестра вышла замуж, через пять лет после беды родила Иску. Потом прислала весть, что беду чувствует. Новую беду. Потом мужа ее убили. На дороге зарезали, кто – неизвестно. Она ждать не стала – бегом сюда. Но не добежала. На половине пути жизнь свою оборвала. Я потом справлялась: в петлю шею сунула. Иска не знала, что и как, только и помнила, что мать ее посадила в корзинку и сказала, чтобы та до Граброка из корзинки носа не показывала. Дала серебряный возчику, тот вместе с гарскими окороками ко мне племянницу и доставил. Так и уехал, не узнав, что за доброе дело сделал. Так что в Иске теперь для меня и мои родители, и сестра моя, и сама она – все в одном лице. А что за беда за ней гналась, и не спрашивай. Не знаю. На всех, кто с Гаром перехлестнулся, эта беда. На всех. Вон возьми того же Амадана. Их дом соседствовал с моим там. Малышом, конечно, еще был, но, говорят, придурь из него не хлестала. А как накатила та беда, что-то сломалось внутри бедолаги. Сначала снаружи, когда родители его смерть свою сыскали, а потом и внутри. А не прибрел бы он шесть лет назад с обратным шествием из Гара в Граброк, может, и в живых бы его уже не было. А так-то…
Она заплакала. Дойтен обернулся еще раз. Теперь девчушка стояла на скамеечке и под присмотром Аола размешивала деревянной лопаткой что-то в огромном котле. Амадан все так же трясся в углу.