– Томск мы никогда не сдадим. Там родилась Сибирская армия. Там живет Потанин. Ты читал, с каким обращением он выступил в газете: «К оружию, граждане! Враг у ворот!»? Да на такой призыв сибирского патриарха откликнется каждый томский мальчишка и встанет в ряды моего войска.
Командарм раскраснелся и приказал ординарцам принести самогона. Виктор Николаевич брезгливо сморщил свой мясистый нос и отвернулся к окну.
Телеграф молчал. Из Новониколаевска не было никаких известий. Зато явился адъютант Колчака и передал приказ Верховного правителя: обоим братьям немедленно явиться к нему.
– Ну вот и всё. Дождались. Из охотников сами превратились в дичь, – пробрюзжал председатель правительства.
Командарм ничего не ответил, а натянул на себя тулуп и взгромоздил на голову папаху.
– И вы, Коршунов, тоже собирайтесь. Засвидетельствуете перед историей, как погибла сибирская государственность, – нарочито пафосным тоном объявил мне начальник.
Я презрительно усмехнулся, потому что знал, когда была совершена роковая ошибка. А это был просто жалкий фарс.
У Верховного правителя находился главнокомандующий Восточным фронтом генерал Сахаров, при виде которого лица у братьев вытянулись. Меня Колчак воспринимал как тень Муромского и теперь, увидев без бывшего патрона, почувствовал некоторую неловкость. Адмирал кивнул мне в знак приветствия, главком в точности повторил его жест. Я ответил легким поклоном.
– Господа, я пригласил вас за тем, чтобы ознакомить с приказом, подготовленным генералом Сахаровым, о переформировании 1‑й Сибирской армии в неотдельный корпус и подчинении его генералу Войцеховскому.
В роскошном, обитом красным бархатом салоне Верховного правителя воцарилась тишина. Первым ее нарушил Анатолий Полыхаев.
– Но это невозможно. Моя армия этого не допустит…
Сахаров резко перебил командарма, вскочил со стула и стал выговаривать ему, как мальчишке:
– То вы докладывали, что ваша армия взбунтуется, если ее заставить драться под Омском, теперь – новое дело. Это вы развратили вверенные вам войска, я не могу оставить вас во главе их.
Сибирский командарм вспыхнул:
– Тогда уж точно взбунтуется! Я устал сдерживать своих солдат, устал служить таким… – Анатолий Николаевич явно собирался выругаться, но в последний момент осекся и язвительно произнес: – Таким выдающимся стратегам.
Сахаров побелел, его рука непроизвольно скользнула в карман галифе, где он хранил подаренный адмиралом парабеллум.
Но Колчак опередил его:
– Думайте, что говорите, генерал Полыхаев. Я призвал вас, чтобы заранее устранить недоговоренности. Эта мера необходима для успеха плана контрнаступления, подготовленного главнокомандующим. Я нахожу, что он прав.
Анатолий Николаевич задыхался от возмущения и не находил слов. На помощь пришел брат. Он тоже тяжело ворочал языком, говорил медленно и тягуче.
– Главнокомандующий и вы, ваше высокопревосходительство, забрали себе слишком много власти. Общественность недовольна…
– Кого вы подразумеваете под общественностью? – воскликнул Сахаров.
– Ну вот хотя бы земство, кооперативы, Закупсбыт, Центросоюз да и другие, – невнятно ответил министр-председатель.
Главнокомандующий победно усмехнулся, словно он выиграл решающее сражение:
– Сплошные эсеровские организации, в которых заправляют юркие жидки. Да, я считаю их вредными, более того – врагами русского дела.
Последние слова были произнесены с такой явной и неприкрытой угрозой, что даже кадет Полыхаев испугался за судьбу кооператоров и поспешил уточнить, что надзор за этими организациями осуществляет подчиненное ему Министерство внутренних дел, а не армия.
– Общественность требует ухода генерала Сахарова и замены его снова генералом Дитерихсом [177] .
Колчак поморщился и сказал:
– Я уже говорил с Дитерихсом по этому поводу. Он поставил невыполнимое условие.
– Какое? – в один голос спросили братья.
Верховный правитель с большой неохотой признался:
– Мою немедленную отставку.
Полыхаевы облегченно выдохнули.
Неожиданно в салон вошел адъютант и обратился к Колчаку:
– Срочная телеграмма из Новониколаевска.
Адмирал, нацепив на глаза очки, стал вчитываться в ленту. Собравшиеся, затаив дыхание, уставились на него. Телеграфная лента выпала из рук Колчака на пушистый ковер.
– В вашей армии бунт, генерал Полыхаев. Дивизия полковника Ивакина повернула свое оружие против правительственных войск. Этот мальчишка осмелился оцепить поезд генерала Войцеховского и пытается его арестовать. В городе создана организация с громким названием «Комитет спасения родины». Он уже обратился к населению с воззванием о переходе власти к земству, а большевикам предложил перемирие. Я жду от вас объяснений, как такое могло произойти?
Удачней момента для ареста Колчака и Сахарова не было. Сибирскому командарму оставалось только стукнуть кулаком по столу и сказать всю наболевшую правду в глаза горе-диктатору или просто произнести: «Вы арестованы, ваше высокопревосходительство», и дело было бы сделано. История пошла бы по другому руслу. Но ни Анатолий Николаевич, ни Виктор Николаевич не сказали этих последних слов.
Колчак стоял, заложив руки за спину, как Наполеон при Ватерлоо, посреди роскошного салона-вагона и гневно буравил заговорщиков своими черными глазами. Невысокий, болезненно худой, испитой, он все же источал какую-то магическую силу, заставляющую людей подчиняться ему.
Выступление полковника Ивакина было подавлено отступающими польскими частями. Осада с поезда командарма Войцеховского снята, а сам Ивакин арестован. Генерал Полыхаев попробовал еще надавить на Верховного правителя, угрожая самочинным бунтом сибиряков, если полковник Ивакин не будет освобожден. Но Колчак не стал в тот вечер ни реформировать Сибирскую армию, ни казнить, ни освобождать новониколаевского смутьяна, сославшись на поздний час.