Когда мы приехали домой, я прямо в гараже посадил ее в картонную коробку. Открытую сторону коробки я прижал к груди. (Я по-прежнему переносил сову в коробке, поскольку она занимала места меньше, чем корзинка – на случай, если по дороге в лифт кто-то войдет.) На этот раз Мамбл категорически не понравилось находиться в коробке. Всю дорогу наверх она прижималась к моей груди, раскрыв крылья, словно бабочка. К счастью, в таких ситуациях она всегда сохраняла молчание. Как только мы вошли в квартиру, и я ослабил хватку, Мамбл мгновенно выскользнула из коробки, распушила перья и взлетела на дверь гостиной. Устроившись там, она еще несколько раз недовольно встряхивалась и кидала на меня суровые взгляды.
* * *
Когда Мамбл спокойно сидит на спинке моего кресла, я могу повернуться и зарыться носом в перья на ее грудке. При этом сова никак не реагирует – разве что тихо воркует и переступает с лапки на лапку. Впрочем, я никогда не пытаюсь сделать этого, не убедившись, что она находится в хорошем настроении.
Обычно Мамбл ходит по полу и запрыгивает на мою ногу, а потом поднимается по брюкам, балансируя с помощью полураскрытых крыльев. Остановившись на колене, она прыгает на мою согнутую руку, вгрызаясь в нее, как терьер. Сова явно делает вид, что мой локоть – это мышь, притаившаяся среди подушек. Когда я закатываю рукава, она начинает осторожно клевать волоски на руке, словно объедая кукурузу с початка. Потом Мамбл может прыгнуть мне на грудь, энергично на ней потоптаться, издавая легкое посвистывание (ее очень раздражает, когда я надеваю свитер – она брезгливо поднимает лапки, пытаясь выпутаться из мохнатой шерсти). Такая имитация охоты обычно переходит в перебирание моей бороды и усов. Если мне это надоедает, я ловлю ее клюв пальцами, но запрета на подобное поведение нет – сова всегда ведет себя очень осторожно. Даже когда она излишне увлекается, то никогда не бросается на мое лицо.
Мамбл легко можно отвлечь, кинув карандаш на мраморный журнальный столик. Она сразу же пытается его поймать, хватает клювом, поднимает, снова роняет и начинает все сначала. Иногда сова занимается подобными играми по всей квартире. Я специально подвесил для нее карандаш на жердочке на тонком кожаном шнурке, чтобы, стоя на подносе, она могла дотянуться до него лапкой. Игрушка сове понравилась – она хватала карандаш, кусала его, отталкивала и хватала, когда карандаш снова к ней приближался.
Я заметил, что Мамбл довольно быстро устает после активных занятий и погружается в дрему, чтобы восстановить силы. Иногда она спала, поджав одну лапку, наверху двери, но чаще устраивалась на своем любимом месте – в уголке верхней полки шкафа в коридоре. Она поджимала лапки и ложилась ничком.
* * *
Несмотря на периодические детские выходки, чаще всего Мамбл вела себя вполне миролюбиво. В спокойном состоянии ей доставляло истинное удовольствие прихорашиваться. Когда она сидела рядом со мной, я осторожно поглаживал ее пальцем по голове. При первом прикосновении птица поворачивалась и наклоняла голову. После нескольких поглаживаний она впадала в транс, прикрывала глаза, опускала голову и распушала перья, наслаждаясь ощущениями.
Я не рассчитывал на проявление дружеских чувств со стороны Мамбл. И для меня стало приятной неожиданностью, когда она начала сама инициировать подобные ласки. Чаще всего это происходило, когда сова впервые видела меня утром. Если птица сидела в ночной клетке, то стоило мне войти в кухню, как она тут же спрыгивала на пол, застеленный газетой, и затягивала свою нежную песню: «Ву-у-у-у… ву-у-у-у…», забившись в угол клетки и низко опустив голову. Я открывал дверцу, сова вскакивала на жердочку у порога и смотрела на меня, сонно моргая. Я моргал ей в ответ. Когда я наклонялся к ней, она поворачивалась ко мне, закрывала глаза и нежно пощипывала мою бороду, когда я терся лицом о ее перья. После такого взаимного приветствия Мамбл решительно перепрыгивала на мое плечо и каталась на мне по квартире, выбирая подходящую жердочку.
Я не всегда запирал сову в клетку на ночь. Когда я выходил из спальни, она обычно сидела в полумраке на своем любимом ночном месте – на приоткрытой двери ванной. Я уходил и включал свет. Тогда она спрыгивала на душевую стойку, потом на стенной шкафчик. Там Мамбл сидела, крутя головой, и рассеянно клевала мою руку, когда я на автопилоте тянулся за пеной для бритья. Когда я намыливал шею, сова тут же перепрыгивала на мое плечо и разворачивалась к зеркалу. Она никогда не демонстрировала обычной для животных реакции на зеркало – не пыталась найти там другую сову. И это было очень интересно, поскольку с другими сородичами она общалась очень мало – лишь маленьким птенцом и в течение тех двух дней, что провела на «Уотер-ферм». Чтобы животное узнало в зеркале самого себя, требуется высокое самосознание, которое считают признаком развитого интеллекта. Иногда Мамбл начинала щелкать клювом над моим ухом, производя звуки, напоминающие приглушенную автоматную очередь.
Закончив бриться, я отправлялся в душ. Этот процесс ее практически не интересовал – и слава богу! В первые дни она садилась на душевую стойку и наблюдала за мной сверху. Я переживал: не захочет ли Мамбл познакомиться со мной поближе, когда я выключу воду? Находясь без одежды, я не мог не думать об острых совиных когтях.
* * *
Обычно, когда я включал душ, сова улетала, но каждый раз, стоило шуму воды прекратиться – обычно в такие моменты я сидел на краю ванны и вытирал ноги, – раздавался вопросительный писк, и сова появлялась вновь. Она с явным интересом выглядывала из-за двери ванной. По какой-то причине ей казалось, что это лучшее время, чтобы ее приласкали и погладили.
Двумя-тремя прыжками она приближалась ко мне, раскрыв крылья, словно веер. Затем она запрыгивала мне на колено и придвигалась все ближе, чтобы оказаться прямо под моим подбородком. Сова устраивалась поудобнее, издавала пару звуков и поднимала ко мне лицо, приоткрыв клюв.
Я сдавался и наклонялся, чтобы зарыться носом в перья. Мамбл прикрывала глаза третьим веком и начинала крутить головой, чтобы насладиться лаской. Сова опускала голову и распушала все перья. Голова все глубже уходила в эти перья, и птица превращалась в большой пушистый шар. От ее перьев исходил запах чистоты, тепла, шерсти и, как это ни странно, печенья. Когда я отрывался от совы, она издавала недовольный звук. Больше всего ей нравилось, когда я поглаживал треугольник коротких перышек над клювом и между глазами. После нескольких минут такой ласки она начинала крутить головой, подставляя мне самые чувствительные места – чаще всего опушенные кончики больших ушных раковин, скрытых за краями лицевого диска.
Когда утренние ласки мне наскучивали, я давал сове понять, что сеанс окончен. Мамбл энергично встряхивалась и перебиралась на мое плечо, чтобы осмотреться и найти новые развлечения, а я получал возможность двигаться.
* * *
По вечерам Мамбл обычно перебиралась короткими перелетами со спинок кресел на двери, потом на свои жердочки. Затем она спускалась на пол гостиной и добиралась до панорамного окна. Оттуда сова взлетала на книжную полку, перемещалась в темный коридор, а после на телефонный столик и возвращалась на мое кресло. Иногда она совершала короткую прогулку по застекленной книжной полке, походка ее была нетвердой, словно она шла по скользкому льду. Изредка гулкое эхо стука когтей выдавало тот факт, что сова спорхнула в пустую ванну и ходит там туда-сюда – возможно, в поисках существа, которое могло выползти из стока.