Как-то в выходные с последующими праздничными днями полетела она на экскурсию в Ленинград и в самолёте познакомилась с мужчиной, который оказался, во-первых, летевшим в гордом одиночестве, во-вторых, на соседнем с ней сидении и, в-третьих, читающим газету. Конечно, в её поле зрения он попал в первую очередь, ибо в её положении упускать из виду вообще никого из представителей мужского пола нельзя было. Сосед оказался чуть ниже её ростом, крепкого сложения и по возрасту старше лет на пять. – Ничего страшного – как бы слишком забегая вперёд, подумала Света. И так как обручального кольца на руке замечено не было, хотя это ни о чём не свидетельствовало, какой-то шанс на возможную результативность знакомства потенциально существовал.
– Как вы думаете, на какой высоте мы сейчас летим? – спросила Света, глядя в иллюминатор, из которого и так ничего не было видно, а от гула, стоящего в салоне, ещё ничего и не слышно. В те годы самолёт был не только средством передвижения, но ещё и объектом повышенного внимания, своего рода аттракционом, на котором летали тогда ещё немногие. Поэтому, находясь на его борту, пассажиры очень активно интересовались его внутренним устройством, скоростью полёта, внешним видом стюардесс и, между прочим, друг другом, так как считалось, что в самолёте летает, в основном, элита общества. Он отвлёкся от газеты, но показал, что ничего не слышит. Пришлось вопрос повторить, наклонившись к его уху.
– Я не просто думаю, я знаю. Полётная высота у нас с Вами будет 10 тысяч метров, а сейчас где-то порядка 8-ми тысяч.
Два слова из услышанной фразы «у нас с вами» приятным елеем разлились по сердцу Светы и явились авансом на результат.
– Вы так уверенно об этом сказали, как будто Вы лётчик.
– В определённом смысле, да.
– О, это уже становится интересно. А можно поподробнее?
– Отчего же нельзя, можно, конечно. Я работаю в ленинградском авиационном предприятии, правда, работа у меня больше связана с техническим обслуживанием авиатехники, а не с управлением ею. Поэтому я в основном занимаюсь самолётами, когда они стоят на земле, ну и, конечно, после того, как с ними что-то вдруг случится в воздухе.
– И часто это что-то случается?
– Вы извините, в полёте как-то не принято говорить об этом, – плохая примета – поэтому я лучше промолчу. К тому же, мы с Вами ещё вроде не знакомы. Меня зовут Фёдор. А Вас?
Света представилась, отметив про себя, что имя, конечно, немного деревенское, хотя и её тоже не «суперстар».
– А чем Вы занимаетесь, если не секрет?
Это был существенный шаг вперёд в их начавшемся знакомстве и она, сдерживая свою эмоциональность и не очень сильно хлопоча глазками, постаралась, как можно короче изложить свою и без того короткую ещё биографию. Основной акцент сделан был, естественно, на то, что она закончила московский вуз и что она теперь жительница столицы. Что у неё есть хобби – это было очень модно в 70-е годы – правда, не сказала, какое, потому что кроме сочинительства плохих стихов, хождения на концерты и коллекционирования мужчин, что оставалось её сугубо личным делом, ничего больше в жизни у неё и не было. Правда, в описываемый отрезок времени формулировку «коллекционирование мужчин» следовало бы заменить на «коллекционирование знакомств с мужчинами», что являлось существенной разницей. Не забыла она так же упомянуть о том, что по гороскопу она Рыба, чем ввела Фёдора в некоторое недоумение, потому что в те годы мало кто знал, что такое гороскоп и кто такая в нём Рыба – увлечение такого рода было столичной новинкой.
– Вот ходили недавно с подругами на концерт английского певца Роберта Янга – удовольствие неописуемое. Он пел с оркестром, естественно, как бог, а в середине отделения выпустил на сцену композитора, который сочиняет для него песни. Им оказался польский композитор – так и объявили – Ежи Петербурский. Вышел на сцену такой старичок, лысый совсем, с гитарой в руках и спел каких-то пару песен то ли на английском, то ли на каком-то другом языке. Ах, да ещё одну на русском, эту, ну, что поёт Клавдия Шульженко – «Синий платочек». Вот эту зал воспринял, как полагается. Петербурский сказал, что он и сочинил её – соврал, наверно.
– А что, не исключено. Эти артисты частенько любят приврать.
– Точно. Вот после этого мы были на концерте Рафаэля, испанского певца, которому аккомпанировал известный ленинградский джаз-оркестр под руководством Иосифа Вайнштейна. Так рассказывали, что он на свой день рождения заказал для музыкантов торт размером с круглый стол и пятьдесят бутылок водки, а сам не то, что водки, сухого вина в рот не взял. А ещё говорили, что он набожный католик, и перед каждым выступлением полчаса молится и его в этот момент нельзя трогать. Тоже, наверно, выдумали.
– Почему выдумали? Вполне возможно, что такое могло быть.
Шум двигателей осложнял беседу, поэтому на некоторое время она прервалась. Потом Света спохватилась, что не сообщила своему новому знакомому самого главного, но вот сказать напрямую посчитала, как, впрочем, любая женщина на её месте, прямым намёком на смысл будущих отношений. Поэтому за ничего не значащими фразами она дала ему понять, что ещё не замужем и у неё нет даже приятеля, с которым она встречается, потому что сегодня так трудно найти достойного мужчину, что не приведи господь. Эти последние слова должны были убедить Фёдора в её благопристойности и придать её словам дополнительный вес. Но Фёдор, как и все его предшественники по дружбе со Светой, не столько слушал её, сколько всё больше и больше разглядывал её внешность: люди военные или военные наполовину не всегда хорошие психологи и очень падки до внешней женской красоты. И хотя Фёдор принадлежал к числу людей полувоенных, к тому же прошедших хорошую лагерную школу, психологическую оценку человеку он мог дать почти безошибочно.
А человеком полувоенным он стал после окончания Ленинградского института авиационного приборостроения, в который попал со второй попытки, после того, как дал ему направление на учёбу новозыбковский военкомат. После трагедии с Юлией оставаться на прежней работе, да и в родном городе, было просто невмоготу. К тому же памятник, возведённый на могиле за тюремные деньги в виде возносящейся в небо белой лебёдки, наводил каждый раз на жуткие воспоминания, которые надо было как можно скорее вытеснить чем-то другим. Эта ужасная трагедия мобилизовала его, заставила вспомнить о своей мечте, засесть за учебники и доказать всем и, прежде всего, самому себе, что кроме сторожевых качеств у него есть ещё и качества грызущего науки. В той своей профессии он созерцал людей, находящихся в яме и привык быть над ними; теперь в связи с новой профессией он получил возможность быть над людьми, ходящими по земле. Кстати, сесть за штурвал или занять место штурмана гражданской авиации ему позволяло образование, надо было только закончить ещё лётную школу. Но на это он почему-то не решился. Руководитель дипломного проекта посоветовал ему оставаться в наземных службах, так как специалист из него получался неплохой, ангарная или лабораторная работа ему гарантирована, да и риска для жизни всё же меньше на земле. Одним словом, после окончания вуза получил он место старшего техника в ленинградском Пулкове, оклад в 1800 рублей и служебную комнату в авиагородке. Для начала совсем не плохо.