– В смысле?
– Во всех смыслах.
– Тогда зачем он тебя туда возил?
Если бы Дженни знала ответ на этот вопрос!
– Может быть, он передумал? Или это ты себя как-то не так вела?
Дженни не знала, как нужно было себя вести, поэтому нейтрально пожала плечами. Постаралась перевести на разговор на безопасную тему:
– Я привезла тебе подарок.
И вынула из сумки коралловое ожерелье. Увидев его, Мари взвизгнула от восторга.
– Вот это моя подруга! Как ты догадалась, что я мечтала о таком всю свою сознательную жизнь?
– Оно мне очень понравилось, и я подумала, что понравится и тебе. Мы же очень похожи.
Мари экспрессивно закивала головой.
– Это точно! – посмотрев на уставшее лицо подруги, милостиво разрешила: – Ладно, иди пока отдыхай. Потом поговорим попредметней.
Дженни ушла к себе, немного оглушенная свалившимися на нее приключениями. Разбирая сумку, увидела небольшой пакет. Это же Риккардо дал его перед уходом, а она совсем про него забыла!
Дженни осторожно развернула бумагу. Под ней оказался красивый палисандровый футляр, а нем то самое, так понравившееся ей, жемчужное ожерелье. Горло перехватил спазм, к глазам близко-близко подошли слезы. Итак, он все-таки с ней попрощался. Значит, она и впрямь вела себя неправильно.
Дженни всхлипнула, но заставила себя замолчать. Если Риккардо видел в ней только однодневную игрушку, то ей нужно радоваться, что все так закончилось. Но вот как ей забыть его?
В небольшом патио вокруг антикварного столика красного дерева уютно устроились четыре женщины. На всех были черные платья из плотного шуршащего шелка и покрывающие головы кружевные мантильи ручной работы. Они неторопливо пили кофе из тонких фарфоровых кружечек, держа их двумя пальцами за изогнутые ручки.
Самая молодая из них, смуглая красотка лет двадцати со сверкающими черными глазами, с тайной надеждой посматривала на двери, явно надеясь на скорое освобождение. Но старшая, чопорная дама преклонных лет, угрюмо смотрела перед собой, не думая начинать разговор.
Наконец ее старшая дочь, рано постаревшая особа с глубокими недовольными складками у траурно опущенных губ, не выдержала и спросила:
– Мама, я понимаю, тебе очень тяжело, но объясни, зачем ты нас позвала?
Донья Аделина будто очнулась ото сна и обвела тяжелым взглядом дочерей и внучку.
– Конечно, мне тяжело. Мой муж, ваш отец, умер меньше месяца назад. Вам вообще положено ходить с красными глазами, оплакивая отца.
Сестры молча переглянулись. Отец ими откровенно пренебрегал, ведь они всего-навсего женщины, жалкие придатки мужчины. Все его внимание и любовь достались брату, а потом и внуку. С чего бы им так уж сильно печалиться? Внешние признаки горя присутствуют, и достаточно.
Донья Аделина усмехнулась. Она прекрасно понимала ход мыслей дочерей. Ее порой и саму охватывало негодование от столь явно демонстрируемого мужем предпочтения, но что она могла сделать? Дон Ансельмо не считался и с ней.
– Но я позвала вас не для того, чтобы напоминать о том, как положено вести себя дамам из приличной семьи. Проблема в том, что Ансельмо все свое состояние оставил Риккардо.
Обе женщины вскрикнули и одинаково всплеснули руками.
– Как? Он нам ничего не оставил? Но ведь в завещании были указаны приличные суммы!
Донья Аделина тяжело вздохнула.
– Он изменил завещание и ничего не оставил даже мне. Теперь мы все зависим от милостей Диего, моего сына. Хотя Ансельмо ему из своего личного состояния тоже ничего не оставил. Но к Диего, как к главе рода, переходит все имущество рода Сантос, а так же обязательства перед его членами.
Бенита Диес, младшая дочь доньи Аделины, воскликнула, судорожно сжимая белоснежный кружевной платочек:
– Риккардо и без того богат! Наша бабушка оставила ему все свое состояние! – от обиды у нее на глазах показались слезы. Она была еще красива печальной увядающей красотой, но совершенно не следила за собой, как женщина, оставившая в прошлом все свои привязанности и надежды. В отличие от старшей сестры, приехавшей в дом матери в красивом модном наряде, подчеркивавшем ее хорошую фигуру, на ней был бесформенный черный балахон, похожий на монашескую сутану.
Долорес Медина, старшая дочь доньи Аделины, мрачно присоединилась к сестре:
– Это так несправедливо! Можно подумать, мы не одной с ним крови!
Мать сурово поджала губы.
– Что делать, если в нашей стране женщины считаются ниже мужчин.
Непосредственная Марита, дочь доньи Долорес, возразила бабке:
– Это устаревшие понятия! Теперь женщины равны мужчинам! – ее голос звучал слишком самоуверенно, что утонченными аристократическими дамами было воспринято как недостаток воспитания.
Они посмотрели на нее с осуждением, а донья Аделина погрозила внучке узловатым пальцем с бриллиантовым кольцом.
– Вот и объяснила бы это своему деду! Тогда бы вы и не сидели без гроша в кармане!
Не признающая тонкостей этикета Марита гордо возразила бабке:
– Мы и не сидим без гроша в кармане! Мой отец богат! Просто у него сейчас временные трудности. Но это ненадолго, он мне сам сказал.
Бабка ехидно уточнила:
– Ошибаешься. Позволь открыть тебе глаза. Твой отец давно уже не богат. Он спустил все свое состояние на рискованные сделки, любовниц и ублюдков мужского пола. Причем растратил он и немаленькое приданое жены. – Она вперила черный взгляд в дочь и обвинительным тоном добавила: – Думаю, твоя мать в курсе происходящего.
Марита тоже уставилась на мать, ожидая гневных опровержений, но та выпрямилась и застыла в ледяном молчании. Поняв, что это правда, Марита испуганно округлила глаза и плаксиво протянула:
– И что же нам теперь делать?
Донья Аделина сердито взглянула на младшую дочь, привычно найдя козла отпущения.
– Если бы в свое время Бенита приняла предложение мистера Адамса, у нас сейчас не было бы никаких проблем.
Бенита сердито вскинулась, со звоном поставив на блюдце чашку с недопитым кофе.
– Мама, Долорес вышла замуж за богатого мужчину, которого подобрали ей вы. И что в итоге? Погубленная жизнь! – Экспансивно воздев руки к небесам, проговорила: – Я рано стала вдовой и господь не дал мне детей, но я десять лет была счастлива! И жалею только о том, что мой дорогой Эдуардо так рано меня оставил!
Но мать не собиралась сдаваться:
– Замужество Долорес было решено задолго до ее совершеннолетия. Это был своего рода долг чести. И мистер Адамс, в отличие от Пабло Медина, искренне тебя любил.