– Конечно, не посылали. Вы спрятали фонарь у себя. Мои люди обыскали вашу квартиру и нашли его в ванной комнате за ржавым баком. По-хорошему, фонарь бы следовало уничтожить, но у вас, доктор, рука не поднялась. Ведь он так много для вас значит! Теперь я не голословен, у меня имеются доказательства. Я внимательно рассматривал фонарь перед торгами и очень хорошо запомнил две более поздние пластинки, вставленные на месте утерянных. Взгляните, – Прохор спрыгнул со стола, приблизился к стеллажу, распахнул дверцу, снял с полки механическую игрушку, вернувшись, поставил «волшебный фонарь» на стол и придвинул к побледневшей Миле. – Теперь в фонаре все пластинки аутентичные. Кто их подменил?
– Понятия не имею, – едва шевеля губами, обронила она.
– Значит, не знаете. А я так полагаю, что пластины поменяли именно вы. С присущей вам педантичностью вы извлекли из фонаря неродные элементы и вставили те, которые вдел в пазы создатель фонаря, ибо, похитив фонарь из аукционного дома, считали его своим и хотели, чтобы он был аутентичным.
Биркин, увлекшись, говорил, словно обвинитель на судебном процессе. Он впился глазами в Милу и, подавшись вперед, цедил:
– Я навел о вас справочки. В конце восьмидесятых годов прошлого века вы работали сиделкой у Сальвадора Дали, проживали в замке Пуболь и были последней музой художника. А, как известно из многочисленных биографий художника, всем своим музам Дали дарил одни и те же кусочки дерева. Те самые, которые мы видим сейчас в фонаре. Кроме вас, их никто не мог туда вставить. Там, в Испании, вы лишились сначала мужа, а затем и сына. Мальчик среди ночи непонятно каким образом оказался в Пуболе за много километров от того места, где вы его оставили на попечение соседки, и сгорел во время пожара в замке.
– Я много работала, чтобы содержать ребенка, – тихо откликнулась Мила. – Мы редко виделись, и Женечка, мой малыш Эухенио, очень по мне скучал. Вы правы, однажды ночью он сбежал из-под присмотра соседской старухи, удрал на базарную площадь и, забравшись в автомобиль дона Артуро, навещавшего тетку, тайком приехал в замок Галы. Эухенио думал найти там меня, но впавший в безумство Дали не мог лежать спокойно в своей кровати. Он и не думал возвращаться к себе в Порт-Льигат, продолжая жить в доме покойницы. Разум его окончательно помутился. Он без конца дергал шнур, вызывая сиделку. Когда я прибегала, художник отсылал меня с самыми безумными поручениями, я уходила выполнять их, а он тут же снова звонил. Звонил и звонил! Звонок не замолкал ни на секунду, я сбилась с ног, исполняя противоречащие капризы. В тот момент, когда мой сын пробрался в дом, звонок замкнуло, вспыхнула электропроводка, и дом загорелся. Я не знала, что Эухенио в замке, и вытаскивала из огня беспомощного Дали. А в это время мой мальчик заживо сгорел в адском пожаре, устроенном старым безумцем.
– Это официальная версия происшедшего, – Биркин лукаво склонил кучерявую голову к плечу. – На самом же деле это вы, Тамила Осиповна, изучая феномен гениальности, сами обезумели от общения с гением и подожгли спальню Дали, ибо не смогли больше выносить безумия художника. Оно вас заразило. Вы сами впали в безумие и ненамеренно стали причиной не только увечий и ожогов художника, после которых он недолго протянул, но и гибели собственного сына, за что до сих пор не можете себя простить.
Когда вы вернулись в Москву, вы вышли замуж за своего научного руководителя. В тот момент Глеб Владимирович Левандовский не только преподавал в Пироговском университете, но и возглавлял Преображенскую психиатрическую больницу, которой вы теперь заведуете. Он сделал вас, Тамила Осиповна, своим заместителем, принял совершенно раздавленную, вложил в вас душу, залечивая ваши раны, помог защитить диссертацию, но вы изменили преданному вам мужчине с профессором Горидзе. Горидзе возник на вашем горизонте, как прекрасный принц. Он был относительно молод, достаточно хорош собой, собирал материалы для своей книги о Дали и, чтобы узнать о художнике побольше, ради практических соображений стал вашим любовником.
Думая, что мешает вашему счастью, Глеб Левандовский уехал в Израиль, полагая, что искусствовед собирается оставить семью и жениться на вас. Так же думали и вы, когда не поехали с мужем на его историческую родину, а остались в Москве с Горидзе. И однажды в порыве нахлынувших чувств вы открыли Вахтангу Илларионовичу всю правду о пожаре. Будучи от природы трусом, Горидзе испугался этой страшной правды и бежал от вас как от чумы. Много лет искусствовед не давал о себе знать и вот теперь объявился, намекая на свою осведомленность и требуя помощи в проекте. Вы не хотели влезать в это дело, но Горидзе стал на вас давить, грозя предать огласке подробности пожара в Пуболе и назвать имя косвенного виновника смерти Дали. Вы согласились сотрудничать с нами, но при первой же возможности, чтобы обезопасить себя, чужими руками убрали профессора.
Мила изменилась в лице, ноги ее подогнулись, и, упав на колени перед столом, она принялась рыдать, выкрикивая:
– Мне безразлично, что со мной будет! Мне это совершенно все равно! Мне жаль моих пациентов! Они мне как дети! Лорочка, Лис, Света, Федор Иванович… Я не позволю их использовать! Они безумны не по своей вине! Почему эти люди должны страдать? И почему должны страдать их близкие? Вы! Вы! Вы сытый, самодовольный тип, все на свете меряющий деньгами! Вы знаете, что такое жить рядом с безумцем? Быть осыпаемой проклятьями вместо благодарности, получать тумаки и оплеухи? Дали вымещал на мне ту злость, которую десятилетиями копил для Галы, не смея сказать ей ни слова поперек! А я стала его последней так называемой музой, той, которой не досталось ничего, кроме пинков и ругани! Я ненавижу! Ненавижу его! И всех сумасшедших гениев вместе взятых, отпустивших свое безумие на волю случая только для того, чтобы «творить»! Да, я хотела убить Дали, а убила собственного сына! Вы правы! Правы! Я убийца! Убийца! Делайте со мной что хотите! Судите, сажайте, расстреливайте! Я больше не могу так жить! Не могу!
Мила вскочила на ноги и бросилась к окну. Она с силой дернула фрамугу, но Прохор Биркин спрыгнул со стола, кинулся к Левандовской и, прижимая ее к себе и не давая вырваться, свободной рукой вынул из кармана джинсов смартфон и торопливо нашел нужный номер.
– Глеб Владимирович, вы у себя? – прокричал он в трубку. – Поднимитесь ко мне! Быстрее! С медикаментами! Тамиле Осиповне нехорошо! Держу ее, чтобы в окно не бросилась! – Нажав отбой и сунув трубку обратно в карман, он растерянно забормотал: – Сейчас, Тамила Осиповна, придет ваш доктор Левандовский, ваш бывший муж. Глеб Владимирович – самый хороший врач из всех ныне здравствующих. Он мировое светило, он знает свое дело. Я специально вызвал его из Тель-Авива, намереваясь предложить руководство открывающейся клиникой. Успокойтесь, Тамила Осиповна, я понял, что вы правы. Вам удалось меня переубедить. Я передумал организовывать Центр по созданию гениев. Я и сам вижу, что мир сошел с ума и гораздо нужнее реабилитационная клиника для лиц, страдающих душевными расстройствами.
Не слушая увещеваний, Мила выла и вырывалась, осыпая Прохора проклятьями, когда в кабинет ворвался плотный бритый господин в роговых очках и прямиком устремился к Миле. За ним шли еще какие-то люди, но я их не видела, все свое внимание сконцентрировав на бритом.