– А ну, ступай к себе домой да ряшку вымой! Не позволю всякой швали шататься по моим дорогам.
Гримас тогда, сплюнув на ладонь, гордо пригладил старый засаленный плащ и как бы мимоходом бросил:
– Ишь какой чистюля выискался! Давно ли мамка тебя, здорового лба, из трактирного хлева выкапывала и домой на карачках волокла?
Начальник стражи побагровел, как забытый на грядке помидор, и выхватил дубинку:
– Что ты брешешь, уродец, не было такого!
– Как же не было? – приговаривал Гримас, наступая на него медленно, по шажочку. – Как же не было? А сундук с деньгами, который она велела своей сестре передать, тоже не припомнишь? Где сейчас твоя тетка, под каким забором? Ты глаза не таращи, я все знаю. Твоя матушка сама мне нынче рассказала.
– Нынче! – огрызнулся начальник, но опустил дубинку и отступил в сторону. – Она уж год как почила. Полоумный!
После того случая Гримаса не трогали. Конечно, его боялись, обсуждали, проклинали, даже грозились спустить собак. Но все как-то издалека, из-под забора. Говорящий с мертвыми – не слишком приятный сосед. К тому же, у покойников не то что язык без костей – кости без языка, они все знают, все припомнят. Клеймо «полоумный», конечно, прикрывало не слишком красивую правду. Только вот правда – штука большая и бесформенная, как ее ни прячь, все равно вылезет каким-то углом. Поэтому после каждого слова Гримаса, после каждого намека или язвительного плевка по улицам расползались слухи.
А те, кто в земле, и вправду говорили с ним. Жаловались, поддевали, просили. Души, застрявшие между мирами, хотели вырваться из заточения, но Гримаса они мало интересовали. Он не умел испытывать жалость и презирал беспомощных. Каждый раз он приходил лишь к одному из них, скрученному цепями и придавленному черным курганом. Гримас прозвал его Тот, Что Под Холмом. Никто не знал, что он здесь похоронен. Волшебники, когда-то одолевшие его, прожили долгую жизнь, состарились и освободились от земной шелухи. А Тот, Что Под Холмом остался. Вечерами Гримас шел сюда, зная, что его ждут. Начиналась игра, тонкая и опасная. Тот умело испытывал его, проникал в разум и сердце, задавал вопросы и иногда позволял спрашивать себя. Зачем? Пожалуй, от скуки – больной стареющий человек не годился для других целей. Сам Гримас же устал насмехаться и ненавидеть, он хотел восхищаться, пусть даже сквозь страх.
…Вечер, как обычно, принес опустошение и вместе с тем радость – ту самую мимолетную радость с червоточиной, единственную, которую он знал. Тот, Что Под Холмом закончил игру и замолк; остальные глухо стонали, и их голоса сливались с криками ночных птиц. Услышав легкий топот за спиной, Гримас даже не обернулся. За ним который месяц ходил по пятам Охвостье – так он назвал сына своего брата-торговца, укатившего с караваном на восток. Охвостью было лет пять; этот ребенок оказался никому не нужен и все же отчаянно выживал и креп, как сорная трава в поле.
– Почему так много туч? – с присвистом спросил Охвостье, пропуская воздух через дырку от молочного зуба.
Гримас не ответил. Его ноздри раздувались, вбирая темные сумерки. Он просто стоял какое-то время, потом, словно очнувшись, передернул плечами и шагнул к племяннику.
– Вытащи палец изо рта, развел тут нюни.
Охвостье послушно спрятал руки за спину, но отступать не собирался.
– Почему так много туч?
– Будет гроза.
– Ого! – Ребенок, задрав голову, смотрел на черные облака, которые сгрудились над курганом, как пчелы над ульем. Они чуть подрагивали, словно чувствовали биение скрытого под землей сердца, и кружили, кружили, кружили…
– Там кто-то есть, – удивленно прошептал Охвостье и вновь засунул в рот обкусанный палец.
– Варрхский король, – не сразу отозвался Гримас, а потом злорадно добавил: – Его убили давным-давно. Думали, что с концами, но нет: есть те, кто всегда возвращаются. Льет дождь, дует ветер, капля по капле набирается сила.
– И скоро он встанет? – Охвостье застыл с открытым ртом, выставив дырку всему миру.
– Кто знает. – Гримас надвинул капюшон на глаза. – Хотя если тебя не сморит какая зараза и ты все-таки вырастешь, дуй отсюда на первом же корабле.
Он поднял с земли палку и, тяжело ступая, пошел в город. Охвостье привычно потрусил следом, изредка оглядываясь через плечо на тучи, что беззвучно стучались в курган.
ПИРОЖИЦА
Нильвар пришел уже затемно, осторожно снял с плеча колун и повесил его на крюк. Потом, хоть и не был голоден, побрел на кухню. Там уже горела для него сальная свеча и что-то топорщилось под полотенцем на столе.
– А это откуда? – спросил он, отвернув ткань и увидев темный, неладно слепленный пирог.
– Это, что ли? – откликнулась из комнаты жена. – Пирог с горохом. Ллейна, соседка наша, передала.
«И когда только успела», – подумал Нильвар. Вид пирога его смутил. Поверхность была рыхлая, морщинистая и с большой горкой посередке. А сбоку торчали две веточки укропа – для красоты, наверное, вот только красота эта была какая-то несуразная.
– Беда с бабой, – вздохнула Альда. Она вошла на кухню и сразу же направилась к печи, раскладывать по мискам вареное-пареное. Запахи выбивались из-под крышек и дурманили, душили. – На лицо смазлива, а что толку?
– Беда, – согласился Нильвар.
– Замуж ей давно пора, а кто возьмет? Даже кашу нормально не сварит, капусту в огороде не прополет. И кому такая бестолочь нужна?
– Никому, – подтвердил ее муж.
– Притащилась ко мне с подарочком. Угостить, говорит, хочу по-соседски. Ну, я взяла, спасибо сказала. Сначала выкинуть хотела, а потом оставить решила, чтобы ты полюбовался. Ну кто так пироги печет? Тесто пышное должно быть, мягкое, темечко гладкое. А тут – чисто рожа, ты глянь! Глаза как будто, нос картошкой, бородавки… Страх, да и только!
– И вправду страх, – сказал Нильвар. – Пойду собакам его брошу. Их, поди, рожами не напугать.
Он взял пирог и вышел во двор. Псы по-особому залаяли, почуяв хозяина, но Нильвар не сразу кинул им подачку. Какое-то время он просто стоял с пирогом, пытаясь рассмотреть его при свете луны.
«Вот плутовка моя, – снова и снова усмехался он про себя. – Ну и рожицу состряпала. Эти глаза, этот кривой рот – ну вылитая Альда. Только рога укропные – это уж перебор. Скажу ей завтра, чтоб не шутила так больше, а то мало ли…»
Нильвар щелкнул пирожицу по носу, кинул ее в собачий загон и, насвистывая, пошел доедать ужин.
СНАДОБЬЕ
– Но… я же просил вас достать для меня снадобье! – воскликнул ошарашенный лорд Альбор.
– Все верно, – невозмутимо ответил лекарь Кхан, сверкая глазами из-под берилловых стекляшек на носу. – Вот оно.
– Но… это же зверь. Грольв!
– Я заметил.
– Так что же вы меня дурачите?