Женщина потерла монету между пальцев и шумно повела носом.
– А, ты из этих, – лениво бросила она. – Не бойся. Мелковат будешь.
– Где я очутился? – спросил Доргас.
– Ты слышал сказку про духа в бутылке? – вместо ответа усмехнулась торговка. – Конечно, слышал, ведь сказки живучи. Один человек вызволил этого духа, и тот обещал исполнить его желание. Но оказалось, что дух из бутылки мог сотворить либо что-то великое, либо что-то ничтожное. Он предложил своему спасителю разрушить город или построить дворец, но бедный селянин испугался такой мощи. И потому пожелал в награду деревянную пуговицу для штанов.
Доргас ничего не сказал на это. Он просто подошел к обрыву и посмотрел вниз. Там, далеко в долине, виднелись замки дивной красоты из камня, хрусталя, золотых и серебряных плит. Они стояли так близко, что едва не попирали друг друга. Над ними простирались огромные мосты и парили небесные корабли, а между башнями устремлялись ввысь гигантские статуи древних звероподобных богов. Что-то из этого рушилось от старости и тут же, прямо на глазах, возникало вновь.
Чародей сделал шаг назад. Торговка с любопытством посмотрела на него.
– Сама я устала от этой помпы, – заявила она. – Решила совершенствоваться на яблоках. Такого славного урожая у меня еще не было!
Указав на корзину, женщина хрипло рассмеялась и замутила ногами воду в лужице. Но вдруг ее глаза сузились.
– А ты, малыш, ступай отсюда, – медленно произнесла она. – Тебе не место в этой бутылке. Поверь, драконы в скалах – просто котята по сравнению с некоторыми из нас.
Доргас кивнул и молча направился к незримой стене. Внутри томилось желание еще раз глянуть с обрыва на бесполезную красоту, на бессильное величие, на магию, от которой сжимается сердце. Но он пересилил себя: судьбу раздражает любопытство. Чародей дошел до Драконьих скал и ни разу не обернулся.
Он нашел ночлег в одинокой пещере, но до самого рассвета не сомкнул глаз. Положив под голову котомку с яблоками, Доргас неспешно, словно бусины на нити, перебирал в памяти почти забытые сказки матери.
ОГАРОК
– Ты только не переживай из-за этого, – спокойно сказала она. А потом добавила: – Хочешь, я зажгу свечку?
Она провела маленькой ладонью над фитилем, и тот загорелся. Фаральд замер. Он знал, что времени у него немного: какая там свеча, один огарок. Зыбкий свет облизнул стены, позеленевшие от сырости, и притаился на плечах девушки, ее скулах и волосах. Можно было всю жизнь стоять и смотреть на нее – настолько она была красива. В памяти сразу всплывали медовые поляны, залитые солнцем, и пьянящее горное разнотравье – картины почти забытого детства. Да, лишь тогда Фаральд вспоминал, что он и в самом деле когда-то был ребенком. Она это знала и потому улыбалась ему всем телом, посылала тепло, которое не доходило от свечи. Но дрема разрушалась, когда его взгляд съезжал с ее плеча на внутреннюю сторону локтя, а потом утыкался в грубое тяжелое железо. Как-то она сказала, что в следующей жизни, наверное, будет ненавидеть любые браслеты.
– Не думай об этом, слышишь? Я не боюсь огня. Я люблю огонь. Говорят, есть такие края, где много солнц на небе. Они садятся не сразу, а постепенно, и вся жизнь проходит в закатах и рассветах. Быть может, я попаду именно туда.
– Мне так хочется… – глухо начал Фаральд.
Но его окликнули:
– Господин!
Огонек сжался и исчез. Стены вновь получили свою темноту.
– Господин начальник тюрьмы, вас просят. Новых привели!
Фаральд развернулся и зашагал по ступенькам наверх. Звуки шагов вернули его душу в тело, в собственную темницу, откуда был лишь один выход – как и у всех в этих холодных норах. Стражник передал ему факел и кивнул в сторону решетки, за которой только что погасла свеча:
– Завтра, наконец, мы разделаемся с этой ведьмой. Вот уж будет на что посмотреть!
– Завтра я как раз уеду, – бесстрастно произнес Фаральд. – Милорд вызывает.
И его рука нарочито тронула бумажный уголок, торчащий из-под жилета, хоть на самом деле это было письмо домой, которое он не решался отослать уже третий год.
СОВЕРШЕННО ЛИШНЕЕ
Росинка с детства готовила себя к роли хозяйки постоялого двора и потому твердо знала три правила: наливай пиво так, чтобы пена возвышалась на два пальца, будь всегда вежлива с гостями и ничему не удивляйся. Поэтому она с улыбкой выслушивала бесконечные шутки старого судьи, которые начинались одинаково: «Встретились как-то тролль, дракон и некромант…» Старик рассказывал и хохотал, запрокидывая голову, а девушка тем временем наполняла его кружку, придвигала ближе перченые оладьи и смахивала крошки. В конце концов, наступал момент, когда судья вдруг замолкал, будто вспоминал что-то важное, вставал из-за стола и медленно, вразвалку, уходил. Росинка сразу же открывала окна, протирала пол и относила кружку в специально отведенный шкаф: можно было, конечно, и выбросить, но ведь так посуды не напасешься. Помня последнее правило, она делала это быстро, ловко и беззаботно, но однажды все-таки спросила отца:
– Может, скажем ему?
– Что скажем? – Голова хозяина двора, Куцей Бороды, на мгновение вынырнула из-за ряда горшков и бутылей на стойке. – Кому?
– Господину судье. Мне кажется, это уже становится неприличным. От него так пахнет, и к тому же его глаз – не стеклянный, второй – уже почти совсем… Может, скажем, наконец, ему, что он умер?
– Зачем? – пожал плечами Куцая Борода. – Он тут никого не трогает, никому не мешает, постояльцы привыкли. А что до запаха – стоит нашему кузнецу ботинки снять, как про мертвечину тут же забудут. Не нужно говорить, не расстраивай старика. Я на его месте, узнав такое, порядком бы огорчился!
Хозяин выхватил у повара поднос с жарким и сунул его в руки сонному подавальщику.
– К тому же, – вполголоса продолжил он, – судья исправно платит за свое вино. Где он деньги берет – ума не приложу, а впрочем, не наше с тобой это дело.
Росинка кивнула, взяла в каждую руку по три полных кружки и направилась к мельнику с сыновьями, попутно отметив, что скатерть на дальнем столике можно и не менять – все равно не найдется других желающих коротать там вечер.
ВСЕ-ТАКИ СЕМЬЯ
Обычно ловчий Ольво Клык говорил, что его бабке сто три года, а шрамы ей достались от одного незадачливого вора – незадачливого потому, что дед сразу его прикончил. На самом же деле Ольво не знал, откуда у старой Олиссы четыре бледных полоски на шее, клеймо немоты. Он лишь смутно припоминал, что деда-то никакого не было, а как его мать появилась на свет – оставалось загадкой.
Долгожители поговаривали, что в молодости Олисса промышляла колдовством, и Клык охотно этому верил. Как же иначе она присвоила себе грифоний голос? Всем известно, что грифон не умнее курицы, и если он повторяет за человеком слова, то без всякого осознания, как попугай. Но грифон бабки был не такой. Вальяжный и разжиревший, он служил лишь для одной цели: когда старуха касалась его рукой, зверь начинал говорить. Лающими, отрывистыми фразами. Он вещал о погоде или ворчливо осведомлялся, когда принесут ужин. Называл Ольво внучком и жаловался на правое бедро. Иногда и вовсе голосил: «Эля! Налей мне полную кружку эля!» Клык послушно спускался в погреб, Олисса провожала его горящими зелеными, а грифон – пустыми черными глазами.