— Надо отпустить его, пусть уходит, — сказал Вождь. — Но дети из чужой земли и наш Лойко боятся его; говорят, что он хочет сжигать в огне дельфинов. Мне трудно в это поверить, но дети клянутся, что говорят правду. Что ж… завтра Совет Отцов соберется вновь и решит, что делать с этим странным человеком.

Нам не разрешили подойти к священному костру, но мы сидели на камне у Белой дороги и смотрели, как медленные хороводы плывут вокруг костра под звуки тростниковых дудок. Они то распадались на линии и полукруги, то собирались вновь. Это было очень красиво. Похоже на смену узоров в калейдоскопе. Потом дудочки умолкли, большой хоровод замер — весь анулейский народ стоял в одном кругу у костра.

— И-и-и-йо! Ки-и-й-и-о! — вскричал Вождь, и тут же тишина взорвалась бешеным ритмом — это заиграли десятки бубнов и барабанов. Началась невообразимая пляска, и мы еле усидели на месте — ух как хотелось танцевать! Так анулейцы прогоняли обман из своего города.

Когда костер погас и люди стали расходиться по домам, к нам подбежал разгоряченный, счастливый Лойко.

— Какой камень лежал на моей голове и на моем сердце! — сказал он. — Так трудно обманывать людей, которых любишь! А они всё простили, стоило мне вернуться. И за это я люблю их еще сильнее!

Он заглянул каждому из нас в глаза.

— Вы сделали для меня то же, что и Посланник, — спасли мою настоящую жизнь. Что вы попросите взамен?

Мы с Максимом рассмеялись, а Роська рассердилась:

— Нечего сравнивать нас с ним! — и, увидев, как ее гнев огорчил Лойко, смягчилась. — Нам ничего не надо. Только бы домой поскорее.

— Я вас завтра сам провожу! — пообещал счастливый Лойко.

Уснули мы успокоенные и радостные. Утром Хвосты и Лойко проводят нас до Старого города, и скоро мы будем дома! Даже страшно подумать, что там творилось все эти дни.

4

А ночью случилось то, что опять перевернуло все с ног на голову. Сбежал Игорь. Он поджег палатку, взорвал беседку Отцов и часть городской стены и устроил в городе настоящий фейерверк. Видимо, у него был запас взрывчатки, петард и ракетниц, чтобы при случае было чем удивить или напугать анулейцев. А может быть, это взорвались все разом синие шары у него в палатке. От этого заполыхали кусты и деревья, загорелась пожелтевшая на жарком солнце трава. Если бы дома анулейцев были не из камня, то к утру от Города осталось бы одно пепелище. Лес вокруг Города охватил пожар, и много бы его сгорело, если бы не внезапно начавшийся ливень. Этот ливень лил стеной два дня. Трудно, наверное, пришлось Игорю в лесу.

Эти два дня никто не приходил к нам в чудом уцелевший шалаш, даже Лойко. Даже еду не приносили, и от голода сводило желудок. Шалаш стал протекать, и, как мы ни старались найти сухое место, к вечеру второго дня все было мокрое и внутри и снаружи. Впрочем, наружу нас не пускали. У входа опять застыли Хвосты, их поливал дождь, но они даже не переговаривались между собой, стояли как каменные идолы. А когда Максим попытался выйти из шалаша, молча скрестили перед его носом свои здоровенные дубинки. В туалет приходилось выбираться через лазейку, но и о ней прознали Хвосты, и после первой же такой вылазки мы ходили с провожатыми.

Мы ничего не понимали и негодовали.

— Может, они дождя боятся, как вертолета? — предположила Роська.

— Да плевать я хотел! — взорвался всегда спокойный Максим. — Я домой хочу! Помыться, поесть, и вообще, меня шуршуны ждут!

— И научные достижения… — закончил я.

Я тоже хотел поесть и помыться. И мама меня ждала. И папа. И Гаврюша.

Все объяснилось, когда кончился дождь. Пришел Лойко с запавшими, потемневшими глазами. Встал посреди шалаша, опустил голову и уставился куда-то вбок.

— Все люди были сегодня в доме Вождя. Одни кричат, что Дождь разгневался, что мы так обошлись с его Посланником. Другие кричат еще громче, что Дождь спас нас от злого огня, который отпустили на волю. Но есть те, что кричат громче всех. Говорят, Боги сердятся, что чужеземцы еще в Городе. Вождь не знает, как успокоить народ.

Лойко всхлипнул.

— Вождь сказал: отправим чужих детей к Богам, пусть сами разбираются.

«Отправим к Богам»?! Это… Это как Лойко тогда? На костер! Не может быть!

— Не имеете права! — крикнул я. Роська с Максимом молчали.

— Раньше я думал как все, — сказал Лойко. — Но теперь знаю, что отправиться к Богам — это умереть. От огня умирают так же, как от стрелы или подлой змеи. Ты же сам говорил, Максим.

Но Максим не слушал. Он возился с чем-то у стены шалаша, что-то бурчал себе под нос, а когда развернулся к нам, пустые ладони его словно кого-то держали. И мы услышали знакомое шуршание, похожее на шелест полиэтиленовых пакетов.

Больше всех удивился Лойко. Во все глаза смотрел он на ушастого-пушистого-шуршащего на коленях у Максима. Максим гладил его и мурлыкал:

— Ты мой Репейник, умница! Как же ты меня нашел?

Максим гладил Репейника от носа до хвоста, и шуршание становилось тихим и ласковым, как мурлыканье котенка. Сам Репейник стал видимым, как только очутился у Максима в руках, но, стоило кому-то из нас протянуть руку, он тут же становился невидимым. Это так впечатлило Лойко, что он тут же признал шуршуна божественным зверем, а Максима, конечно же, полубогом, покровителем зверей-невидимок.

— Вождь хочет видеть вас, — прозвучал над нами голос неслышно вошедшего Хвоста.

— Надо же, — проворчал Максим, — ты, оказывается, умеешь говорить!

Он по-прежнему прижимал к себе Репейника, но никто теперь его не видел и даже не слышал.

Нас привели в обвалившуюся беседку Совета, но на этот раз там был один Вождь. Он сказал сурово:

— Мое сердце изнывает от печали, что я вынужден изменить слову, данному мною на последнем Совете, но Вождь не может препятствовать решению народа. Завтра, в час Солнца, на коло разведут священный костер, который проводит вас к Богам. Пусть Боги вас рассудят. Довольно с нас чужаков! От вас одни несчастья! То умирает ведун и самая красивая девушка, то мор, то огонь и дождь! Когда вы оставите нас в покое?

На лице Вождя были и гнев, и боль, и усталость.

Вернувшись от него в свой просохший шалаш, мы даже не обсуждали свалившуюся на нас беду. Это было слишком страшно и неправдоподобно.

5

После захода солнца опять пришел Лойко. Мы слышали, как он спорит с Хвостом, доказывая ему, что ведун может пройти к пленникам, несмотря на то что Вождь приказал никого не пускать.

— Я должен приготовить их к встрече с Богами, — сказал он наконец твердо и, проскользнув под рукой Хвоста, оказался в шалаше. Хвост не посмел его выгнать. Лойко поманил нас к себе и, когда мы сели тесным кругом, сказал шепотом: