Постепенно команда стихла, все словно ощущали приближение великой битвы и мысленно спрашивали себя, готовы ли они сделать это еще раз — прыгнуть выше головы, выложиться до конца, сыграть через не могу и выебать газовщиков. Тем временем водитель притормозил и, скатившись с трассы, выехал на разбитый асфальт дороги, которая поворачивала от главной налево и исчезала за ближайшими холмами. Я выглянул в окно, пытаясь узнать знакомые места. Когда я был здесь последний раз? Лет пятнадцать назад, весной, мы ехали этой же компанией, только друзья мои не выглядели как зомби с разрисованными конечностями, все были моложе, но не добрее. Сколько раз мы проезжали по этой дороге и петляли меж холмов, пытаясь добраться до проклятых и затерянных мест, заселенных газовщиками? Сколько лет сидели тут газовщики, словно полярники на льдине?
Они появились в конце восьмидесятых. Оказалось, что в самых засушливых местах, в междуречье, где обрывалась асфальтированная дорога и не было советской власти, в сухих черноземах лежат газовые месторождения. Откуда-то с Карпат сюда была направлена целая колония газовщиков, которые должны были окопаться и уже на месте качать газ на пользу отчизне. Приехали они длинным караваном, как цыгане, появились с северо-запада, переправившись через Днепр в районе Кременчуга. Жили в строительных вагончиках, а транспортировали эти вагончики тяжелыми военными тягачами болотного цвета. Отдельно везли полевую кухню. Очутившись среди бескрайних полевых угодий, газовщики буквально впали в ступор от такого количества чернозема и повсеместного отсутствия хоть чего-то живого. Это вам не Карпаты. Они остались — стране нужен газ. Но газ прятался от них, словно отряд моджахедов, ведя за собой вглубь синих, сладких степей, играя с газовщиками, дразня их, но не даваясь в руки. В начале девяностых поиски на какое-то время приостановились, но кто-то из новой власти быстро прибрал к рукам всё хозяйство, и колония таким образом уцелела. С самого начала местные относились к газовщикам настороженно, когда те приезжали в город на тягачах, чтобы купить хлеба или посмотреть кино, им устраивали ловушки и засады, старательно били и выбрасывали с танцплощадок. Нужно отдать им должное, газовщики быстро приспособились к новым бытовым условиям и в город приезжали только скопом, сами время от времени устраивая мордобои местному населению. Несколько раз наши рэкетиры собирались сжечь их вагончики вместе с вышками, но милиция советовала их не трогать, поскольку подчинялись газовщики непосредственно министерству, так что и руководили ими напрямую из Киева.
Кроме того, они сразу создали футбольную команду. Между вышек, среди раскаленных солнцем полей, устроили площадку и выносили всех, кто к ним приезжал. Играли они грубо и азартно, спорить с ними никто не осмеливался. Никто, кроме нас. Мы играли с ними на равных, и если проигрывали у них на поле, то обязательно брали реванш у себя дома. Это выходило за рамки спорта, речь шла о вещах более принципиальных. Газовщики приезжали в город на облепленных илом тягачах, словно батальон карателей, с целью вытоптать всё, что попадет под ноги, и, встретив на поле достойную отповедь, быстро убирались со стадиона и растворялись в голубом мареве степей, наполненных привидениями и природным газом. Иногда они начинали на поле драку. Тогда из Киева нашему районному начальству звонили представители министерства и устраивали истерики. Постепенно газовщики дичали, на трассу выезжали редко, сначала им возили время от времени кино и книги из библиотеки, которые они пускали на самокрутки, позже, когда собственники сменились, забрасывали вертолетом консервы и желтую прессу, чтобы хоть как-то поддерживать в них производственный энтузиазм. Большинство из них привыкло к одиночеству и ландшафтному однообразию, возвращаться им по большому счету было некуда — куда можно вернуться из нирваны, сами подумайте. Как выглядел их быт последние годы, я никакого представления не имел. Странно, всё будто повторялось, возвращалось назад — назад в никуда, назад в пустоту.
Большое желто-красное солнце проползло над нами, чиркнув по крыше, перевалилось за соседний холм и неспешно потащилось на запад, волоча за собою лучи, как водоросли в открытое море. Было уже около трех, мы медленно ползли по грунтовым дорогам, петляя в зеленых полях и стараясь заметить на горизонте газовые вышки. Водитель вроде бы знал дорогу, в общем, все хорошо знали эти места, поэтому долго никто не обращал внимания на то, где мы и куда пытаемся выбраться. Водитель уверенно выгонял свою горячую машину на очередной холм, заезжал в густую свежую траву, огибал кусты терновника и волчьи ямы, постепенно становилось всё жарче, пыль забивалась в окна и оседала на стриженных головах пассажиров, водитель злился и нервничал, гоняя машину по изумрудным дорогам, блуждал и терялся среди всей этой бесконечности, что разворачивалась перед нами, не предвещая ничего хорошего. Солнце слепило глаза, птицы садились на крышу икаруса, когда тот останавливался на очередной развилке, но вышек нигде не было. Через какое-то время Травмированный стал рядом с водителем и начал направлять его, выглядывая в бортовое стекло. Но и это не помогало — мы как будто двигались по территории, лишенной перспективы, она просто длилась, не имея никаких координат, — одна трава и кукуруза, пыль и газ, тот газ, за которым так упорно охотились наши сегодняшние соперники. Сидя в икарусе среди сонных друзей, среди мертвой тишины, я ощущал присутствие этого газа где-то на уровне воды, в грунтах вокруг, представлял, как он заполняет там собой все полости и пустоты, как движется в подземных руслах, вырывается наружу, в полночь, и вспыхивает, обжигая поднебесье, как спирт обжигает горло. Газ не дает разрастаться пустотам, он помогает сохранить хрупкое равновесие, существующее вокруг нас, так думал я в этой жаре, он, словно родниковая вода, ищет выход наружу, пробиваясь сквозь грунт по старым колодцам и лисьим норам.
Ближе к вечеру водитель остановился посреди плоской долины и отказался ехать дальше. Травмированный не настаивал, нужно было осмотреться. Команда лениво и обреченно начала вываливаться из раскаленной микроволновки икаруса. Братья Балалаешниковы достали спирт в двухлитровой бутылке из-под пепси. Я поглядел на Травмированного, подумал, неужели действительно начнут пить, а как же игра, но Травмированный бросил на меня суровый взгляд и первый отпил из бутылки. Дружбаны валялись в траве, даже разговаривать не хотели. Водитель из машины не выходил, чувствуя, очевидно, свою вину. Было тихо и горячо, хотя жара постепенно спадала. Солнце откатывалось всё дальше, делая наши тени длинными и печальными. Над травой летали ласточки. Балалаешниковы достали вторую бутылку спирта. Я подошел к Травмированному.
— Шур, — сказал, — подсади.
Травмированный сначала не понял, но вскоре до него дошло. Он подошел к икарусу, оперся о него руками. Я запрыгнул ему на спину и, держась за зеркало, твердо стал ногами ему на плечи.
— Осторожно там, блядь, — попросил Травмированный, однако, вполне миролюбиво.
Поскольку он был низкого роста, я должен был подпрыгнуть. Закинул ногу на зеркало, подтянулся на руках и заполз на крышу. Так, наверное, чувствует себя рыба, которую бросают на раскаленную сковороду — чувство эйфории быстро сменяется дискомфортом. Крыша была выгоревшей и покрытой густым слоем пыли. Я поднялся.