— Шур, я тоже здесь живу, — напомнил я ему. — Какого хуя, Шур? Ты что — не доверяешь мне?
— Да доверяю я тебе, — неохотно пояснил Травмированный. — Просто знаешь, у меня плохие предчувствия.
— И что за предчувствия?
— Сдается мне, ничего из этого не выйдет.
— Ну, не выйдет так не выйдет. Попробовать же нужно, правильно?
— Нужно, — согласился Шура.
— Не прогибаться же, правильно?
— Ну, правильно, — снова согласился он. — Ладно, — сказал, — не заводись. Просто я вот думаю: почему тогда, летом, они съехали?
— И почему?
— Не знаю, — ответил на это Травмированный. — Не знаю.
— Ну съехали, и фиг с ними.
— Да всё правильно, — согласился он. — Просто не факт, что и теперь съедут.
— Шура, — сказал я ему. — Даже если не съедут — это наши общие проблемы. Договорились?
— Договорились, — сказал Травмированный после некоторых колебаний и направился к выходу.
На пороге меня остановила Тамара.
— Погоди, — задержала на миг, и этого мига хватило, чтобы Травмированный всё понял и покатился по лестнице вниз, оставляя нас наедине. — Ты прости, я, наверное, лишнего наговорила вчера.
— Всё нормально, Тамара, — попытался я ее успокоить. — Я тебе вечером позвоню.
— Позвони, — согласилась она, — если не забудешь.
— Не забуду, — заверил я ее.
— Хорошо, — сказала она, — в общем, это не так важно. Тут тебе пресвитер книжку передал, просил тебя внимательно прочитать.
— Что-то церковное?
— Не знаю, — устало ответила Тамара, сунула мне в руки книжку и вытолкала за дверь.
Железный въезд с черными звездами выглядел сиротливо, запустение и заброшенность царили вокруг, хотя под самыми воротами четко проступали свежие следы машин. Паутина висела в воздухе, скрепляя его. Было тихо и пусто, воздух прогревался медленно, словно квартира, в которой не живут. Дело шло к осени. За воротами угадывалось чье-то присутствие, словно кто-то стоял там и настороженно выглядывал сквозь амбразуры. Травмированный посигналил, но безрезультатно — никакого движения за черными воротами, никакого голоса из-за крепостных рвов. Шура достал мобильный.
— Алло, — послышалось в трубке глухо и недоверчиво.
— Открывай давай, — ответил Травмированный вместо приветствия.
Был он вообще каким-то тихим, не только сегодня, а все последние недели. Куда и подевалась его постоянная напористость. Возможно, стареет бомбардир, — подумал я. Вот и теперь — вместо того, чтобы наехать на перепуганного Эрнста, сидел и терпеливо ждал, пока тот откроет ворота, пока узнает нас, пока пустит.
Эрнст, похоже, тоже затих, замаскировался и вообще перешел на зимнюю форму одежды. Носил какую-то короткую обрезанную шинель, а под нею — красную растянутую футболку. Обут был в высокие армейские ботинки. В руках держал саперную лопатку, карманы тяжело оттягивались чем-то взрывоопасным, возможно, действительно гранатами. Увидев меня, обрадовался, сказал: очень хорошо, что я здесь, что он должен мне многое рассказать, что провел чрезвычайно интересную экспедицию, мне, заверил, как историку, будет интересно, и еще много чего собирался вывалить на меня, но тут Шура его оборвал, заявив, что слышать ничего не хочет ни про какие фашистские танки и про фашизм вообще, и попросив нас заткнуться. Мы остановились посреди двора на потрескавшемся асфальте, через который целое лето бешено рвалась трава, чтобы теперь замереть в ожидании холодов. Травмированный сидел на капоте своей легковушки, мы стояли возле него, со стороны всё это, наверное, выглядело как приятная нечаянная встреча, всё как в старые добрые времена.
Они должны были вот-вот появиться. Шура внимательно смотрел на трассу, попросил Эрнста спрятать лопатку, не позориться перед людьми и вообще сказал нам молчать и не мешать ему — мол, говорить будет он, наше дело, в случае чего, — забросать их гранатами. Я не сразу понял, что это шутка.
Приехали они через полчаса, я сразу заметил, как напрягся Эрнст, как настороженно приумолк Шура, понятно было, что никто не знал, чего от них ожидать и зачем они сюда приперлись. Сначала подъехал знакомый мне джип, я присмотрелся, полагая увидеть за рулем Колю, но там сидел какой-то мужик лет пятидесяти, коротко стриженный, ясное дело, что коротко стриженный, в теплой кожанке и с тяжелым взглядом. Задняя дверь джипа отворилась, оттуда выпал Николаич. Был тоже в кожанке и черной кепке, которая заботливо покрывала его бледную осеннюю лысину. Завидев меня, на секунду замер, словно сверяя внутреннюю информацию. Потом быстро опустил глаза и суетливо бросился к бэхе, которая мягко ехала сзади. Торопливо открыл дверцу, выпуская высокого седого человека в длинном темном плаще, с кейсом в руках. Застегнув плащ на все пуговицы, пока Николаич держал кейс, прижав его к животу, так что издалека казалось, будто держит его зубами, как дрессированная овчарка, седой забрал кейс назад и твердо направился в нашу сторону. Охраны с ними не было. Подойдя, сдержанно поздоровались, рук не подавали. Николаич, тот вообще отводил взгляд, воровато посматривая в мою сторону, бегал вокруг седого, бросал короткие реплики Эрнсту и Травмированному, вообще, выглядел обеспокоенно и неуверенно. Я понимал, что мое появление было для него неожиданностью, что это и сбило его с толку, ведь именно передо мной он здесь выделывался несколько месяцев назад, именно мою душу пытался купить под солидные проценты, в моих глазах старался подняться и утвердиться, и тут вдруг такая фигня, и приходится вылизывать этого седого, который, в отличие от Николаича, действительно выглядел уверенно и спокойно и никому ничего доказывать не собирался, придя за тем, что и так ему принадлежало. Подошел, твердо ступая по разбитому асфальту, небрежно поставил кейс на капот рядом с Травмированным, однако, наткнувшись на холодный, исполненный ненависти взгляд Шуры, кейс молча убрал, сунув его назад Николаичу. Тот так и замер за спиной седого, время от времени выглядывая и испуганно следя за ходом деловых переговоров.
Седой заговорил первым. Скоро определившись, что говорить нужно-таки не с клоуном в подрезанной шинели, а с серьезным и хмурым Травмированным, седой сразу оттер нас с Эрнстом и сухо взялся за дело, показав всем своим видом, что всё на самом деле уже решено и он с нами торгуется тут скорее для приличия, потому что в принципе говорить с нами ему западло, и мы сами должны бы это понимать.
— Значит, что у нас, — говорил он так, будто только что вернулся к давнему разговору. — Вот постановление, вот решение прокуратуры. Вот выписка от коммунальщиков, — всё это забирал в свои руки Травмированный, но даже не заглядывал в документы, зная наперед, что там написано. — Машина подойдет завтра, мы поможем вам собраться, скажите, когда вам удобно.
— Да неудобно нам, — ответил ему на это Травмированный. — Неудобно. Не будет никакой машины.
— Ну как не будет? — на миг растерявшись, седой заговорил со скрытым злорадством. — Будет. Я уже договорился.