Чтобы выплатить свой долг «Американ Экспресс» и по карте «ВИЗА», я должен был написать новую книгу, причем не сборник рассказов или стихотворений, а роман. Кроме того, мы еще задолжали по квартплате за шесть месяцев, и эту задолженность тоже следовало погасить. От одной только мысли об этом меня начинало подташнивать. В детстве меня часто тошнило. Я попытался сосчитать, сколько я сэкономлю, если перестану есть, лишь изредка буду позволять себе ложечку йогурта, но с расчетами у меня ничего не получилось.
— О’кей, — согласилась Ребекка, — поехали в казино.
Ее шею пересекала тонкая сеточка морщинок.
— Да уж, — протянула она, — я очень долго тренировалась перед зеркалом, но все без толку.
Это она про свой кисло-недовольный вид? Для этого нужно тренироваться? Я считал, что это само собой получается.
— Я думала поправить дело кольцами, но бесполезно, они не смотрелись на моих уродливых пальцах.
Я наклонился вперед и стал внимательно изучать ее руки. Возможно, я что-то упустил, подумал я. Руки, как у нее, действительно нельзя было назвать эстетичными. Но эстетика — это условное понятие. Или же это вопрос биологии?
Я подсчитал, что если каждый месяц буду вносить по кредитным карточкам в счет своей задолженности минимальную сумму, то для погашения всего долга целиком мне придется прожить четыреста семьдесят лет.
— Ты всегда так много говоришь с мужчинами о своих руках?
— Нет, — ответила она, — обычно я никогда о них не говорю. Ты первый, с кем я об этом заговорила. Если честно, я вообще не разговариваю много с мужчинами.
— В самом деле?
Она кивнула:
— До этого как-то не доходит.
«Бесплодные» — тоже очень неплохое название для книги. Но такое название не поможет мне решить мою проблему с «Американ Экспресс». Люди хотят узнавать в книгах о плодовитости. «Негативные заголовки плохо идут» — мне это не раз настойчиво втолковывали.
Я снова стал обдумывать рассказ, который можно написать о Ребекке. Это был бы прекрасный рассказ, в нем я мог бы выразить все, чего еще не успел сказать. Рассказ о женщине, которая никак не может успокоиться из-за своих некрасивых рук и все время о них говорит.
— Всем этим мы обязаны твоей страдающей псориазом подруге, — пошутил я. — Прости, пожалуйста.
С этими словами я встал и пошел к выходу, в ту сторону, где стояла витрина с пирожными и мороженым. Меня приветствовал стоявший за прилавком менеджер-японец.
— Мне нужно позвонить, — негромко произнес я, — если можно, из какого-нибудь тихого места.
Он провел меня в небольшую комнату рядом с кухней. Там какой-то пожилой человек в очках занимался бухгалтерией. Он не поднял глаз, когда я вошел. В его руке дрожал карандаш.
Возможно, сейчас все наконец-то начнется. Ведь нельзя же до самой смерти прожить в ожидании, что настоящая жизнь начнется с минуты на минуту.
— Вначале наберите девятку, — сказал менеджер-японец и оставил меня один на один с бухгалтером.
Все-таки не зря я вложил в этот ресторан целое состояние…
* * *
Через два дня после того, как она оставалась у меня ночевать, моя будущая жена опять заглянула ко мне в ночной магазин. Ее трусики все еще лежали у меня дома. Она о них не спрашивала. Она сняла туфли и стала массировать ступни и щиколотки. С недавних пор она работала днем с несовершеннолетними преступниками, а ночью танцевала, чтобы этих самых несовершеннолетних преступников забыть. Это было ее собственное выражение. Я никогда не стал бы говорить о людях как о малолетних преступниках. Как-то раз вечером я набрался храбрости и спросил:
— Чем ты занимаешься теперь, когда твоя учеба почти закончена?
— Работаю в органах юстиции, — сказала она, — с несовершеннолетними преступниками.
— С убийцами? — поинтересовался я, доставая из микроволновки овощную запеканку.
— С ворами, — ответила она, — с насильниками, а также с виновными в совершении иных правонарушений.
— И тебе никогда не бывает страшно?
— Нет, — удивилась она, — чего бояться? Все дело ведь в доверии.
Чуть позже, когда она уже собралась уходить, я сказал:
— Я ведь и сам несовершеннолетний преступник.
Она засмеялась. В ту пору я был еще не до конца уверен в своем остроумии. Я еще не нашел формы для своих шуток. В ту пору я и для себя самого еще не нашел формы. Но теперь я ее наконец нашел и, можно сказать, уверен в своем остроумии. Но уверенность — это ловушка. Правда, понимаешь это обычно слишком поздно.
Когда через несколько суток моя будущая жена опять заглянула в наш магазин, она была невероятно веселой. Похоже, она провела исключительно приятный вечер на дискотеке. Волосы у нее были распущены.
— Значит, — сказала она, едва войдя, — ты несовершеннолетний преступник?
— Угу, — кивнул я, — он самый.
Возможно, это моя наивность, но я искренне считал себя несовершеннолетним преступником.
Сегодня меня вряд ли можно назвать несовершеннолетним, во всяком случае, если говорить серьезно. Из несовершеннолетнего преступника я превратился просто в преступника. Когда постоянно чувствуешь за собой какую-то вину, то, скорей всего, рано или поздно придется подтвердить это на деле.
— И что же этот несовершеннолетний преступник делает в ночном магазине? — спросила она.
— Это всего лишь маскировка, — объяснил я, — и мой белый халат, и резиновые перчатки — все это одна лишь маскировка.
Она буквально покатилась со смеху. Похоже, она сильно выпила.
Трудно не прийти в замешательство от мысли, что та самая женщина, которая когда-то пьяная хохотала в моем магазине, несколько лет спустя на мой вопрос, о чем она плачет, ответит: «О том, что ты с собой сделал». Почти невозможно поверить, что речь в обоих случаях идет об одном и том же человеке, но тем не менее это так. Отрицать это не имеет смысла, приплетать метафизику — тем более ни к чему. Пусть действительность непознаваема, но не до такой же степени!
Конечно, за это время у нее изменился цвет волос; ее прическа и выражение глаз тоже стали иными. По ночам она теперь спит, а не танцует. А сам я давно уже не работаю в ночном магазине. Я нашел форму для себя, для себя и для своих шуток, и так в ней и законсервировался. Словно лег в наполненную водой ванну и больше из нее не вылезал. Лежал себе и лежал, не утруждаясь даже перерезать себе вены, просто время от времени подливал воды погорячей, чтобы не замерзнуть. Кожа начала медленно отслаиваться, но сам я этого не замечал.
— Но я ведь пишу отличные рассказы?
Так я ответил ей в тот вечер, когда она плакала из-за того что, по ее мнению, я с собой сделал. А я и не знал, что мое состояние может вызвать слезы.