Я рассмеялся. Мочиться в такой дождь под деревом показалось мне малопривлекательной перспективой.
— Пошли, — сказал я Ребекке.
И мы побежали обратно в машину. Тони слушал вальсы.
— А что он будет делать, когда мы пойдем играть? — спросила Ребекка.
— Он? Ну, может, ляжет спать или тоже захочет играть…
В Атлантик-Сити мы прибыли в начале третьего. Я разбудил Ребекку. Она лежала на водяном матрасе в глубине салона и тихонько похрапывала.
— В какое казино вас отвезти? — спросил Тони.
— Все равно, — ответил я, — любое подойдет.
Он отвез нас в «Бэйлиз». Дождь не прекратился, а, похоже, наоборот — только усилился.
— Когда за вами заехать?
— В полпятого или даже лучше в пять.
Мы вошли в казино. Внутри почти никого не было. В такой час я еще никогда не бывал в казино.
— Как эти автоматы ужасно гремят, — заметила Ребекка.
— Со временем к этому привыкаешь.
На стене рядом с разменным автоматом висел телефон. Я позвонил в отделение «Мастеркард». Подошла приветливая девушка, я дал ей номер своей кредитной карточки и всю информацию, которая ей потребовалась. Я даже как-то с ней пошутил, но девушка не засмеялась. Она сообщила, что я могу снять не больше пяти тысяч долларов наличными.
— Пять так пять, — согласился я.
После того как все формальности остались позади, она пожелала мне удачи.
Я хмыкнул. Надо же, девушка из «Мастеркард» пожелала мне удачи!
— Спасибо, — сказал я, — вам тоже большой удачи.
Мы двинулись мимо столов с рулетками. Я держал Ребекку за руку. Большинство мест за игорными столами пустовало. Люди по-прежнему предпочитали ночью спать, а не играть.
Чтобы проиграть пять тысяч долларов, нам понадобилось чуть меньше двух часов. Я бы не сказал, что Ребекке сильно везло. Она проигрывала одну ставку за другой, но мне показалось, что проигрыш пяти тысяч долларов ее не особенно расстроил. Когда у нас оставались последние две тысячи, она стала играть настолько небрежно, что я уже не мог спокойно на это смотреть.
— А где сейчас твоя жена? — неожиданно спросила она.
Я поинтересовался у официантки, которая разносила коктейли, есть ли у них кальвадос, но о таком здесь не слыхивали.
— Моя жена? — переспросил я, двигая фишки туда-сюда по столу. — Она сейчас на конгрессе в Вене. На конгрессе по вопросам сновидений.
Я улыбнулся, как улыбаются люди, которым нечего больше добавить, но они боятся молчания.
— Ах да, — промолвила Ребекка, — она ведь работает с животными?
— Нет, с людьми, с чего ты взяла, что с животными?
— Ты ведь рассказывал о динозаврах, к которым она тебя постоянно пыталась затащить.
— Ну уж и постоянно! Всего один раз.
Ребекка строго посмотрела на меня.
— А ты случайно все это не выдумал?
— Что именно?
— Ну, что у тебя есть жена, которая пыталась затащить тебя к динозаврам?
— Нет, конечно, зачем бы я стал выдумывать?
Я посмотрел на фишки, которые Ребекка держала в руке. Надо было что-то срочно предпринять, каким-то образом и к тому же срочно заставить фортуну нам улыбнуться. На что еще можно поставить? На свой новый телефонный номер я уже ставил, на свой старый телефонный номер, на свой почтовый код, на свой день рожденья, Ребеккин день рожденья, день рожденья ее матери, на число ее абортов, что еще там оставалось? Номер моей матери в концентрационном лагере! Это, возможно, удачная мысль. Не исключено, что моя мать принесет нам удачу. Ей ведь в конце концов повезло.
— Подожди немного, — сказал я Ребекке, — я сейчас вернусь.
Никогда еще я не понимал так четко, как сейчас, что имела в виду моя жена, когда говорила, будто в головах людей работают маленькие фабрики по производству наркотиков. Казалось, у меня в голове на всю катушку работает паровая машина, которую зачем-то чересчур сильно разогнали.
Телефон обнаружился у самого выхода. Я заказал разговор с Голландией через оператора. Ждать пришлось довольно долго. Служащий телефонной компании либо недавно поступил на работу, либо уже наполовину спал. Наконец я услышал на том конце провода голос матери. Ее спросили, согласна ли она заплатить за разговор. К моей радости, она ответила «да».
— Мама, — произнес я.
— Который там у вас час в Америке? Ты что там, умер? — закричала она в трубку.
— Нет, — ответил я, — пока что нет, но у меня к тебе один вопрос.
— Почему ты не спишь? — еще громче закричала моя мать. — У вас сейчас глубокая ночь. А я как раз собиралась принять душ.
— Послушай, какой номер был у тебя в Аушвице?
— Ты за этим звонишь мне среди ночи, ты что, совсем сдурел?
— У меня сейчас ночь, а у тебя утро. Я сам разберусь, чем мне заниматься ночью. Я взрослый мужчина, мама.
— Где ты?
— В Атлантик-Сити.
— Где это? Там опасно?
— Какой у тебя был номер, говори быстро, это очень срочно, здесь люди стоят и ждут, им тоже нужно позвонить.
— Ты думаешь, я помню этот номер наизусть? Нам его уже не накалывали на руку, нам вешали на шею бирку с номером. Для чего он тебе?
— У тебя сохранилась эта бирка?
— Она наверху.
— Так найди ее быстрее, это срочно.
— Для чего тебе вдруг понадобился мой номер из Аушвица? — снова закричала моя мать. — Что случилось? Где ты? Ты заболел?
— Живо, живо, живо! — прикрикнул на нее я.
— Найди эту бирку, пока еще не поздно, здесь люди стоят и ждут, мне нужен твой номер, возможно, в нем моя удача. Тебе следовало бы все время носить этот номер, тогда, возможно, тебе больше повезло бы в жизни.
— Живо-живо-живо? Да как ты смеешь так разговаривать со своей матерью?
— Сходи за этим номером — или я умру! — зарычал я.
Тут я услышал, что она наконец положила трубку на стол.
Через три минуты она вернулась:
— Насилу нашла.
Я записал концлагерный номер своей матери на внутренней стороне фантика от жвачки.
— Только пообещай, что ты не будешь использовать мой номер из Аушвица в своих дурацких книжках, — крикнула она напоследок, — этот номер стоит дороже всего того, что ты написал.
— Хорошо, хорошо, — согласился я, — не буду использовать твой номер в своих книжках. Мне он нужен для другого. Я тебе позже все объясню.
И я повесил трубку.
Сжимая в руке фантик от жвачки, я кинулся в туалет. Там из меня вышли все коктейли, которые я выпил за день. Я умылся и подумал о своей жене — в эту минуту она, должно быть, уже укладывала чемоданы.