Однажды я повстречал этого ее водителя автобуса. Этого оказалось достаточно. Он вошел в кофейню со словами:
— Мне кофе. Живо.
Когда он ушел, Эвелин сказала:
— Это был водитель автобуса.
Я крепко держал обеими руками горячую Ребеккину голову и молился про себя: лишь бы она не сказала, что любит меня. Много лет назад я бы молился, чтобы услышать эти слова, но теперь я просил об обратном, — слово «ирония» тут ни при чем.
Я держал обеими руками Ребеккину голову — и видел обои с таксами; Сказочную Принцессу, снимающую роликовые коньки; госпожу Фишер — как она стоит возле буфета; себя — как я разогреваю овощную запеканку в ночном магазине, — и по-прежнему не отпускал голову Ребекки, словно только так я мог унять свою взбунтовавшуюся память. Словно ее тело, ее истории, ее потная кожа, ее сигареты были дверями, которые стоит лишь открыть и я ступлю босыми ногами в мокрую траву.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О тебе, — сказал я, — о твоих семи мужчинах. Ты их держала в кулаке? Управляла ими, как кукловод марионетками?
— Иногда, но я хотела не власти, я хотела любви.
Возможно, думал я, через несколько лет мы скажем: «Мы небрежно обращались друг с другом, но мы были так молоды, и наша небрежность была лишь симптомом».
— Я счастлива, путешествуя с тобой, — наконец промолвила она.
— Я тоже.
Я кое-как оделся и спустился позвонить Сказочной Принцессе. Госпожа Фишер по-прежнему сидела у меня на плече. У меня было такое ощущение, что мою шею сдавила петля, но что самое трудное уже позади. Оставался буквально сущий пустяк — всего-навсего спрыгнуть с табуретки.
— Здравствуй, Сказочная Принцесса, — сказал я.
— Ты все еще от меня уходишь?
— Да, — ответил я, — я все еще решаю свои финансовые проблемы.
Больше она ни о чем не спрашивала. Она рассказала о марионетках, которые мастерила с глухонемыми.
— Пока все здорово, они в восторге. Раньше глухонемым приходилось только смотреть сценки, которые ставят другие пациенты, но в скором времени они смогут уже сами кое-что показать.
— Все же есть на свете справедливость, — сказал я, роняя трубку.
Я представил себя глухонемым пациентом, репетирующим спектакль в кукольном театре под профессиональным руководством Сказочной Принцессы.
* * *
Ровно в одиннадцать Ребекка припарковала наш автомобиль возле виллы госпожи Фишер.
Госпожа Фишер уже стояла со своими собаками в саду, поджидая нас. Зеленое платье с черным орнаментом не доходило ей до колен. Был погожий денек, но для мини все-таки довольно прохладно.
Госпожа Фишер провела нас в кухню и угостила кофе с только что испеченным домашним печеньем.
— Как вам спалось? — спросила она.
— Хорошо, — ответил я.
— Где вы остановились? — Она достала из духовки новую порцию печенья.
В те минуты, когда я принимал душ, раздумывая над тем, как мы будем создавать общество «Карп в желе», госпожа Фишер пекла печенье.
— В мотеле «Серебряное озеро».
— Ну конечно, там я обычно снимаю комнаты для своих родственников, приехавших издалека. У них чисто и недорого.
Я посмотрел на Ребекку.
— Здесь можно курить? — спросила она.
— Лучше не стоит, — ответила госпожа Фишер.
— Тогда я пойду в сад.
Ребекка вышла в сад.
— Какая милая девушка, — сказала госпожа Фишер, — но она почему-то не ест мое печенье.
— Она съела за завтраком большую порцию яичницы-глазуньи.
— Глазунья — это так вредно.
— Я знаю.
— Она еврейка?
Еврейка ли Ребекка? Я ее об этом не спрашивал. По внешности теперь судить нельзя, расовую чистоту сегодня днем с огнем не сыщешь.
— У нее еврейская душа, — ответила на свой же вопрос госпожа Фишер.
— Как вы это узнали? — удивился я и на всякий случай взглянул на еврейскую душу, курившую в саду.
— Это мне подсказал мой гид.
Я кивнул. Не проявлять удивления казалось мне самой лучшей тактикой.
— Расскажите, если можно, про своего гида.
Ребекка вернулась на кухню.
— Возьмите печенье, оно гораздо полезней яичницы.
Госпожа Фишер подсыпала из духовки еще печенья, хотя блюдо и так уже было полно до краев.
— Не мы выбираем гида, это гид выбирает нас. Мой гид — индеец.
— Как так — индеец?
Ребекка взяла одно печеньице и стала его грызть, и тут я снова подумал о том, как хорошо было бы ранним утром ступить босыми ногами в мокрую траву.
— Раньше я сама была индейцем.
— Раньше?
— В прошлой жизни, — вздохнула госпожа Фишер.
— Но ведь ваши родители родились в Польше?
— Мои дедушка и бабушка с папиной стороны родом из России, — уточнила госпожа Фишер. — Когда-то очень давно я была индейцем, лечила людей. Поэтому мое место здесь. Я и раньше жила где-то тут поблизости. Я была шаманом.
— Потрясающе, — воскликнул я, — просто потрясающе!
— Я умею перемещать энергию.
Что бы ей на это ответить?
— Потрясающе, — повторил я, немного помолчав.
Женщина, умевшая перемещать энергию, посмотрела на меня с благодарностью:
— Я общаюсь с очень многими людьми, но вы особенный.
Я скромно склонил голову в ответ на этот комплимент. Выждать пару минут — и можно снова завести разговор на тему общества «Карп в желе».
— Пойдемте смотреть ваш архив?
Она повела нас вверх по лестнице. Я увидел вздувшиеся голубые вены на ее ногах; словно реки, они разветвлялись на более мелкие протоки. У двери госпожа Фишер остановилась.
— Тут, — промолвила она, — тут святилище польско-еврейской кухни.
— Может быть, — предложил я, — вам лучше войти туда одной? Мы бы подождали за дверью.
Ребекка, соглашаясь, кивнула, и тут я вдруг вспомнил, как Сказочная Принцесса однажды вернулась домой и принялась как безумная пылесосить. Она знала, что я ненавижу пылесос: раз в неделю приходила дорогая уборщица, и я всегда сбегал из дома. Я не хотел, чтобы рядом со мной кто-либо мыл пол или пылесосил. И пускай мир не подчиняется моим законам, я хотел, чтобы им подчинялся хотя бы тот мирок, в котором я жил.
Обычно Сказочная Принцесса хваталась за пылесос в те дни, когда у нее что-то случалось на работе.
— Опять кто-то из твоих психов прыгнул под поезд в метро? — спросил я, когда она в очередной раз принялась орудовать пылесосом.