Еще чаще, чем из окна, психи бросались под поезд в метро. Есть такая вещь, как театр любви, но кроме этого, безусловно, существует и театр самоубийства.
Сказочная Принцесса выронила из рук пылесос и начала плакать. И тогда я сказал ей:
— Если ты не справляешься со своей работой, ты должна найти себе другую. Что там у вас еще случилось?
Но она не захотела отвечать.
— Может, у глухонемых сломались марионетки?
— Нет, — ответила она, — марионетки живут себе в сумке, с ними все в порядке.
— Так в чем же дело?
— Почему с собой хотят покончить именно те пациенты, у которых до этого все как раз шло хорошо?
Я сел на пол рядом с ней.
— Оттого что у них все шло хорошо, они потеряли бдительность. Надо чувствовать себя в жизни как в окопе, всегда быть начеку, ведь никогда не знаешь, с какой стороны по тебе откроют огонь. А если огонь долго никто не открывает, следует открыть его самому, ибо тишина так обманчива!
— Но жизнь — это не окоп.
— Как бы не так, как бы не так. Ты только на меня посмотри.
Она помотала головой.
— Может, ему так даже лучше.
Она снова покачала головой.
— Сейчас ему промывают желудок.
Этот ее пациент так любил пиво и так много его пил, что однажды у него на глазах утонула его собственная дочь. Это случилось больше десяти лет назад, но мужчина с тех пор по крайней мере раз в год пытался проникнуть в тот мир, где теперь находилась его дочь. Возможно, есть и такая вещь, как раковая опухоль вины, на которую не действуют даже самые сильные лекарства.
— Это нас не касается, — сказал я. — Не приноси самоубийства с работы домой. Оставляй их на работе. Можешь забыть их в такси или в метро, но дома они мне не нужны.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что эмоции мешают выживанию, эмоции делают человека слабым и уязвимым, превращают его в добычу гончих псов.
И мы стали с ней танцевать под марокканскую музыку. Мы кружились по всему дому, празднуя победу. Наш дом был местом отложенного на потом и так и несостоявшегося самоубийства, но мы, несмотря ни на что, продолжали двигаться вперед. Другие бросались под поезда в метро, прыгали из окон, глотали снотворные таблетки, но все это происходило с другими, — мы же продолжали двигаться вперед. И в том была наша победа.
— Нет, почему же? — возразила госпожа Фишер. — Давайте зайдем все вместе.
Она открыла дверь. Первое, что мне бросилось в глаза, была пыль. Затем я увидел стол, заваленный книгами и старыми бумагами.
— После смерти мужа я сюда почти не заходила, — рассказывала госпожа Фишер. — Мои дочери живут в Техасе, эти рецепты их не интересуют.
Я осмотрел бумажную гору на столе. Это были поваренные книги с пометками на полях. Во многих местах что-то было перечеркнуто.
— Да, — подтвердила госпожа Фишер, — моя мать вносила исправления в поваренные книги.
— Госпожа Фишер, все это надо непременно сохранить для потомства, давайте создадим общество, которое будет распоряжаться наследием вашей мамы. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Да, конечно, вы ведь говорили об этом уже вчера — жизнь мамы продолжится в ее рецептах.
— Верно, — подтвердил я, — совершенно верно.
— Но ее жизнь уже и так продолжается в рецептах, — с некоторым сомнением в голосе сказала госпожа Фишер, стирая пыль с книги, которая распадалась на страницы.
— Пока об этом еще никто не знает, — возразил я, — но люди должны об этом узнать. О том, что ваша мама продолжает жить в ее рецептах. Вы могли бы даже открыть в своем доме музей.
— О боже, нет, музея не надо!
Не надо, значит, не надо.
— Это так, мысли вслух, — объяснил я, — но вы только представьте, как вы организуете общество «Карп в желе».
— Я? — всплеснула руками госпожа Фишер. — Я организую? А разве еще нет какого-нибудь общества «Карп в желе»?
— Нет, такого общества пока не существует.
— И чем оно должно заниматься?
— Управлять наследием вашей матери. Заботиться о том, чтобы труд вашей матери стал доступен миллионам людей, интересующихся польско-еврейской кухней. Пропагандировать польско-еврейскую кухню посредством рецептов вашей матери.
Госпожа Фишер глубоко вздохнула.
— Да, — прошептала она, — это было бы чудесно.
— Но об этом как-нибудь в другой раз, — сказал я, — сейчас пора за работу.
Я достал из сумки ручки, блокноты, ластики, точилки — все, чем в это утро так щедро запасся в магазине канцелярских принадлежностей. У госпожи Фишер должно было сложиться благоприятное впечатление обо мне как об опытном составителе поваренных книг.
Госпожа Фишер начала рассказывать, а я записывать. Возможно, я действительно слишком рано завел речь об обществе «Карп в желе».
В тот же день я купил пишущую машинку и вечером перепечатал на ней свои записи. Так началась моя работа над книгой, которая в дальнейшем получила название «69 рецептов польско-еврейской кухни». Еще ни одну книгу я не писал так быстро. На все про все мне потребовалось три недели и два дня.
Через две недели госпожа Фишер превратилась в тесто, которое настолько хорошо подошло, что его уже можно было ставить в печку. Она выписала мне чек на десять тысяч долларов на организацию общества «Карп в желе».
Эти десять тысяч долларов я незамедлительно положил на свой счет и частично погасил долг «Американ Экспресс». Я решил, что ничего страшного не будет, если «ВИЗА» еще немного подождет.
В дешевой мастерской я заказал фирменную писчую бумагу с грифом «Общество „Карп в желе“, председатель Роберт Г. Мельман». Госпожа Фишер пришла в восторг от бумаги и от самого общества: она смотрела на меня, как на родного внука, о котором мечтала всю жизнь. Она представила меня своим соседям и партнерам по игре в бридж, как-то вечером мы даже сходили с ней в кино. Ребекка относилась к этому с пониманием. Она видела чек на десять тысяч долларов и была достаточно умна, чтобы понять, что перед десятью тысячами долларов должна отступить даже ревность. Ведь кто знает, что может еще произойти, как только идея общества «Карп в желе» утвердится в голове госпожи Фишер!
Госпожа Фишер все-все мне рассказала: и о том, как их семья отплыла на корабле в Америку, и о бюро путешествий ее отца, и о цементной фабрике ее мужа, о своих неудачных родах и о своих дочерях.
Иногда она настоятельно просила разрешить ей что-нибудь приготовить, дабы я мог оценить вкус тех или иных блюд, но я сопротивлялся: на пробы нет времени, надо срочно писать.
Я перемежал рецепты особо красочными из ее рассказов, а вечером подводил итоги за день — часа по два сидел за пишущей машинкой — и с чувством глубокого удовлетворения укладывался в постель.