На ум пришел подслушанный разговор Джуда с Шоном. Их слова и тогда меня обеспокоили, но теперь, когда я увидела их в контексте, просто леденили кровь.
«Я здесь главный, Эйс. Я взял тебя с собой для кое-какой работенки, вот ею и занимайся».
А следом тревожащий ответ Джуда: «Мы работаем вместе уже почти год. Подумай, сколько всего я для тебя сделал».
Год назад Лорен Хантсмен пропала. Джуд как-то к этому причастен? Это он убил ее? Это и была его «работенка»?
Интересно, ее он тоже сначала очаровал, как очаровал меня?
Меня замутило. Кислый вкус рвоты защекотал горло. Вспоминая поцелуи с Джудом, я почувствовала, будто меня бросили в ледяную воду. Я вспомнила, как лежала под ним, придавленная его тяжестью, ощущая неодолимую близость. Вспомнила его руки под моей рубашкой, гладившие меня… везде. Я вся дрожала тогда, и затряслась сейчас, почувствовав себя грязной. А что, если он хотел совратить меня, а потом убить?
Как я могла доверять ему?!
Пять минут спустя, когда я закончила распихивать вещи Лорен и припасы Джуда в свой рюкзак, меня все еще трясло. Я везде искала карту Келвина, но Джуд забрал ее с собой. Ладно, не важно. Я и так знала, что Айдлвайлд менее чем в семи километрах отсюда, на другом берегу двух ледниковых озер, соединенных узкой протокой. Она будет покрыта льдом – переправлюсь. Было страшно отправляться через лес в одиночку, но я не могла оставаться ни минутой дольше. Зашить мешочек обратно было нечем – Джуд узнает, что я раскрыла его секрет. А это все изменит. Я вскинула рюкзак на плечи, намереваясь уйти как можно скорее, но что-то заставило меня замереть на выходе из нашего убежища.
При виде примятого лапника все внутри сжалось. Я вспомнила массу мелочей, которыми Джуд поддерживал меня последние несколько дней, еще при Шоне. Он отвлекал на себя его ярость, подбадривал меня, когда я оказывалась на грани отчаяния. Как мог, пытался обеспечить мне хоть какие-то удобства. Неужели кто-то, способный на такие проявления доброты, мог одновременно оказаться способным на подобную жестокость? Неужели я действительно верила, что Джуд мог бы убить Лорен Хантсмен?
Разум вновь обратился к уликам. Если я все еще подыскиваю Джуду оправдания, значит, у меня и правда развился стокгольмский синдром. Я внушила себе, будто знаю его. Глядя на закоренелого преступника, придумала романтическую сказочку про измученного героя, пытающегося исправиться. Какая ужасная ошибка.
Больше никаких оправданий. Улики не оставляли сомнений.
Я торопливо пошла в противоположном направлении от того, куда, как слышала утром, двинулся Джуд. У него карта, но у меня снаряжение. Он – опытный походник, но долго без воды, одеяла, зажигалки и фонаря не протянет. Кроме того, я рассчитывала, что Джуд ушел довольно надолго. Прошлый раз охота заняла у нас несколько часов. Если хорошенько оторвусь с самого начала, он не успеет догнать меня до Айдлвайлда.
А оттуда я позвоню в полицию. Расскажу, что Лорен Хантсмен не утонула ни в каком озере, а была жестоко убита, и я знаю, где искать ее останки.
Горы никогда еще не выглядели такими враждебными и необитаемыми. Переохлажденное облако плотно село на деревья, оправив пейзаж в причудливый оклад инея. Густой лес не пропускал солнце, в полутьме переплетенные скелеты голых деревьев играли с воображением в игры, достойные нечистой силы. Мне виделись мертвецы, тянувшиеся за мной иссохшими руками, мрачные лица, взиравшие с серых, покрытых трещинами стволов. Едко-холодный ветер свистел над землей, поднимая клубы снега, словно взбесившийся табун призрачных лошадей. Вечнозеленые деревья беспокойно раскачивались, будто зная нечто, недоступное смертным.
Чья-то рука схватила меня за ворот, и я, вскрикнув, обернулась к кривоватому кусту с перепутанными шипастыми ветвями, зацепившимися за ткань. Освобождаясь, я нервно сглотнула. На каждом шагу за спиной чувствовался взгляд. Туман студеным языком лизал кожу, и я дрожала от холода и страха.
Медведи и волки. Я думала о них, пробираясь через высокие сугробы, наметенные за ночь ветром. Они напоминали волны, застывшие ледяной белизной за мгновение до того, как гребень завернулся пенной улиткой. Бесконечные торосы и густой туман ограничивали видимость, поэтому я не выпускала из рук компас, поминутно сверяясь с ним. То и дело жуткое завывание ветра заставляло волоски на теле шевелиться, тогда я останавливалась и оглядывалась.
Скоро мышцы уже стонали от усталости. Последний раз я ела вчера, и от голода чувствовала слабость и головокружение. Было так легко представить, как садишься, закрываешь глаза и укрываешься от хлещущего ветра. Но я знала, что если позволю себе отдохнуть, сознание уступит место грезам, от которых уже не будет пробуждения.
Перчатки промокли. Ботинки и носки тоже. От холода пальцы на руках и ногах, казалось, стали такими хрупкими, что того и гляди отломятся. Я махала руками, проталкивая в них кровь, растирала их, но сама не знала, зачем так стараюсь. Скоро боль сменилась бы зудящим отупением, и тогда я бы перестала вообще что-либо чувствовать…
Нет. Я была благодарна резкой, жалящей боли. Она гарантировала, что я остаюсь в сознании. Что жива.
Снег и камни так и норовили выскользнуть из-под ног. В итоге я не удержалась, и у меня промокла еще и спина. С каждым разом было все труднее себя поднять. Я отряхивала снег с одежды, но и это казалось бессмысленным: она все равно промокла и скорее холодила, чем грела.
Взобравшись на лесистый склон, я обнаружила впереди еще один. И еще. За густыми серыми облаками бледный размытый шар солнца медленно пробирался по небосклону. Доковыляв до перевала, начала осторожно спускаться к западу. Я шла уже целый день. Где же Айдлвайлд? Неужели я промахнулась? Что делать: идти дальше вперед или заложить круг?
Шаг за шагом моя надежда отступала под натиском отчаяния. Я не была уверена, что горы когда-нибудь кончатся. Мечтала наткнуться на хижину – любую. Мечтала о толстых стенах и горячем пламени. Об укрытии от штормового ветра, раздиравшего кожу.
Но спасения не было. Только ветер и холод. Снег. Голод.
Смерть.
Тем вечером, когда Келвин учил нас с Корби гадать по Уидже, мы с ним впервые, по крайней мере, на моей памяти, остались наедине. Возможно, бывали и другие случаи, но этот вечер запомнился как тот, когда я впервые почувствовала, что нас только двое в целом свете. Я любила Келвина Верстеега. Он и был для меня целым светом. Каждый взгляд, брошенный им на меня, каждое слово, сказанное мне, казалось, навсегда отпечатывались на моем сердце.
– Сейчас описаюсь! Я выхожу-у-у-у! – захихикала Корби, суетливо расстегивая палатку. – Не дойду до туалета, наверное, налью тебе в кроссовки, Келвин!
Келвин закатил глаза вслед сестре, демонстративно переминавшейся с ноги на ногу, зажимая руки между скрещенными ногами. Он оставил свои тенниски под тентом, рядом с моими шлепками. Мистер Верстеег никого не пускал в дом в обуви. Я сомневалась, что он так же сильно переживал за грязь в палатке, но у нас это уже вошло в привычку: при входе оставлять обувь снаружи.