* * *
А что же наши герои, далекие от политических и литературных битв, что сталось с ними? Дипломат (по совместительству – шпион) не напишет о них скандальных мемуаров, великий писатель не упомянет их имен в письме, которое спустя двести лет прочтет в его собрании сочинений пытливый потомок… Но ведь и они жили, страдали, надеялись и любили! Будет только справедливо, если мы расскажем, как сложились их судьбы.
В декабре одна тысяча восемьсот тридцатого года, сразу после того, как были сняты подмосковные карантины, из столицы по Владимирской дороге выехала целая вереница карет, кибиток и повозок, заботливо нагруженных домашним скарбом: то отправлялись в деревенскую ссылку Шуваловы. Самый драгоценный груз везла карета Прасковьи Игнатьевны. В окошке то и дело мелькало оживленное розовое личико, свежесть которого оттеняли черные соболя на опушке капора.
Молодые обвенчались вскоре после вечеринки у князя Белозерского, окончившейся так внезапно и трагически. Савельев, пожелавший непременно разбудить князя, обнаружил его бездыханное тело в кабинете. Тут же было найдено и орудие убийства – окровавленный бронзовый канделябр. Исчезновение дворецкого и экономки ясно указывало на личности преступников. Был установлен и факт кражи. Ящик секретера не был взломан, ключ хранился лишь у экономки. У Савельевна не оставалось никаких сомнений, что преступление было совершено по предварительному сговору. «Подумать только, Калошин, бывший пристав, доверенное лицо князя, оказался беглым преступником! – восклицал он. – А эта экономка?! Да у нее самые лучшие рекомендации, ни одного нарекания…»
Савельев принял все возможные меры, чтобы поймать беглецов. Описания примет преступной пары были разосланы по всем заставам и карантинам… Но Илларион с Изольдой словно сквозь землю провалились. Савельев держался того мнения, что они оказались достаточно хитры, чтобы не соваться в ловушку, пытаясь немедленно покинуть Москву, а где-то спрятались, поджидая удобного случая. Перевернуты были все постоялые дворы, трактиры, наемные квартиры, меблированные комнаты… Тщетно – Илларион исчез со своей любовницей, не оставив и следа.
После смерти князя немедленно явились кредиторы, открылась история с недавним проигрышем. Борис, уничтоженный отказом Майтрейи, потрясенный гибелью отца, не умел торговаться и не желал просить отсрочек. Он объявил о своем намерении полностью оплатить долги отца, чтобы обелить его имя. Глеб, которого смерть князя словно заморозила, решительно отказался от любых претензий на наследство и просил избавить его от всех связанных с ним хлопот. Летуновский пытался дать молодому офицеру несколько дельных советов, чтобы уберечь особняк, Тихие Заводи и, главное, библиотеку от самой невыгодной продажи… Борис ничего не слушал. Он лежал пластом в кабинете отца, на том самом диване, где нашли тело князя, и целыми днями рыдал. Боялись, что у него сделается горячка мозга. Когда Летуновский пришел к нему сказать, что все улажено и имущество князя не поступает в продажу, Борис даже не спросил, каким образом уладилось столь дорогостоящее и щекотливое дело. Он приподнялся на локте, с чувством пожал руку ростовщика и охрипшим от слез голосом проговорил:
– Благодарю вас! Вы честный человек, отец всегда вам доверял!
Летуновский, услышав эти слова, содрогнулся всем телом. Впрочем, если бы Борис Белозерский пожелал узнать, кто погасил векселя, ростовщик не посмел бы этого сказать. Виконтесса де Гранси, выдавшая ему необходимую сумму, приказала хранить эту тайну до конца жизни. Когда Летуновский, взяв чек на Английский банк, удалился, она вошла в комнату к Майтрейи. Увидев ее, девушка тут же встала с кресла и отложила книгу. Некоторое время Елена молча смотрела на воспитанницу и подругу.
– Ты сильно изменилась, – сказала она наконец. – Болезнь меняет людей… Впрочем, любовь тоже. Итак, ты не откажешься от намерения выйти за Глеба Белозерского?
– У нас все решено, Элен, – Майтрейи говорила с видимым спокойствием. В ее манерах, взгляде, голосе и впрямь явилось нечто новое: уверенность в себе и независимость, которые дарит молодой женщине любовь.
– Что же… – Елена покачала головой, показывая, как мало она верит в успех этой затеи. – У тебя есть состояние, ты богата, свободна и можешь собою располагать. Я от души желаю вам счастья. Но тебя ждет совсем иная жизнь, чем та, которую ты вела до сих пор.
– Я буду жить жизнью любимого человека, – тихо ответила Майтрейи, подходя и нежно обнимая свою наставницу и подругу. – Мне не нужно другой жизни и другого счастья. Я не бабочка, не цветок, не салонная безделушка… Я буду женой человека, которым безмерно горжусь и восхищаюсь! Разве можно желать иного?
И виконтесса, глядя в ее глаза, не нашлась с ответом.
Свадьбы были сыграны подряд вскоре после похорон князя и совершения необходимых формальностей. Сперва венчались Татьяна с Евгением. Подружкой невесты была Майтрейи, шафером у жениха – Савельев. Присутствовала и Елена. Она сказалась было нездоровой, но от Прасковьи Игнатьевны тут же прислали записку, каждое слово в которой дышало такой заботой и искренней тревогой, что виконтесса взяла себя в руки и приехала вместе с Майтрейи. Весь вечер Елена держалась совершенно непринужденно, поддерживая веселую беседу, хотя вид заплаканной, счастливой Татьяны в свадебном уборе волновал ее до сердечного спазма. Ей то и дело виделся мрачный притон в Гавани, где явилась на свет ее дочь, она слышала сиплый смех торжествующей сводни, уверения Зинаиды в смерти младенца… Когда эти страшные видения завладевали ее воображением, виконтесса шутила особенно остроумно, так что все признали – без ее участия свадебный ужин не был бы таким оживленным.
Майтрейи и Глеб венчались на другой день, очень скромно, в маленькой церкви на Маросейке. Елена, заказавшая венчание, передала разочарованному священнику просьбу жениха и невесты никак не украшать церковь. Впрочем, священник тут же утешился и был даже несколько ошеломлен, когда ему от имени новобрачной вручили очень внушительное пожертвование на нужды бедняков прихода. Венчанию предшествовал обряд крещения, совершенный над невестой. Покойный виконт де Гранси не озаботился тем, чтобы ввести свою воспитанницу в лоно Церкви, Елена также никогда не задавалась этой целью. Во всем, что касалось христианской веры, Майтрейи была такой же дикаркой, как в ту ночь, когда виконт спас ее от убийц в Бенгале. Она желала одного – жить жизнью Глеба. Он был православным, и для Майтрейи не оставалось сомнений, что она должна принять веру мужа, как бы маловерен ни был он сам. В крещении девушка получила имя Мария.
Подружкой невесты была Елена. Шафером жениха выступал его брат. Глаза Бориса то и дело наполнялись слезами, он был бледен, вял, жаловался на головную боль и едва удерживал венец над головой жениха. Свое угнетенное состояние молодой офицер объяснял смертью отца.
Сразу после венчания Борис выехал из Москвы. Он направлялся в свой полк, намереваясь подать прошение о переводе на Кавказ. Его не смутили карантины – офицер предпочитал обречь себя на бездеятельную скуку ожидания в чужих стенах, чем оставаться в родительском доме, который ему опостылел навеки.
* * *