– Да, – сказал он, – нетрудно было предположить, что вы не дадите кредит незнакомцу. Поэтому я подумал, что на время, пока из моей зарплаты наберется необходимая сумма, мы могли бы оставить в залог этот инструмент. Он стоит не меньше четырехсот крон. Я прошу вас принять его.
Старик, вооружившись лупой, досконально обследовал скрипку. Ее подарили Гарри музыканты из шведской филармонии, еще летом, когда прочитали в одной из газет о том, что на острове Готланд на излечении находится переживший трагические испытания молодой скрипач. И стоила эта скрипка гораздо больше четырехсот крон. Мать старого ювелира едва ли стала бы возражать против этой сделки.
* * *
Раввин Кронхейм с трудом выбрался из междугородного автобуса. В дальней дороге у него онемели ноги, стоял адский холод, а тут еще снова повалил снег. Осведомившись, как пройти к женскому лагерю, он зябко запахнул пальто и двинулся в путь.
* * *
Через несколько дней отцу представился случай доказать, что в любой ситуации он в состоянии справиться с возложенными на него обязанностями.
Все сидели в убогой столовой пансионата – десять венгров, греки, поляки, румыны. И ритмично, как заведенные, барабанили ложками по столам. Отчаянный стук продолжался, пока в столовую не при-мчался куратор, большеголовый Эрик.
– Господа, что случилось? – испуганно завопил он, стараясь перекричать оркестр ложкарей.
Стук тут же прекратился.
Мой отец, держа в руке вилку, поднялся из‑за стола.
Ты только представь, дорогая Лилике, я стал настоящим боссом! Теперь я “фертрауенсман” – доверенное лицо коллектива, что связано с некоторыми обязанностями, но за это мне платят семьдесят пять крон в месяц…
Отец зацепил в тарелке картофелину и поднял ее:
– Эта картошка гнилая!
Эрик застыл в замешательстве. Но видя, что на него устремлены все взгляды, решил соответствовать роли куратора. Он подошел к отцу и осторожно понюхал картофелину, стараясь при этом не морщиться.
– Ну и что? Рыбой пахнет.
Мой отец держал наколотую на вилку картофелину как вещественное доказательство.
– Но гнилая ведь. Она и вчера была подозрительной, а сегодня это уже очевидный факт. Гнилая.
Молодой грек в вязаной шапочке, которую он не снимал даже на ночь, вскочил и по-гречески закричал что-то вроде того, что он будет жаловаться в Красный Крест!
Мой отец мягко остановил его:
– Сядь на место, Тео! Это моя работа.
И вежливо пригласил Эрика сесть с ним рядом:
– Присаживайтесь вместе с нами.
Эрик заколебался.
Мой отец отодвинул стул:
– Я хочу, чтобы вы отведали.
Куратор присел на краешек стула. А Гарри уже нес пустую тарелку с прибором. Отец аккуратно снял с вилки картофелину и водрузил ее на середину тарелки:
– Прошу вас. Приятного аппетита.
Эрик встревоженно оглянулся по сторонам. Пощады ждать неоткуда. И надкусил картофелину. Мой отец, устроившись рядом с ним, флегматично смотрел, как он жует и глотает. Куратор попробовал отшутиться:
– Есть даже привкус акулы. Но я акул обожаю. По-моему, очень вкусно.
Отец без единой эмоции на лице зацепил на вилку вторую картофелину и положил на тарелку Эрика.
– Вы так думаете? Ну, если вкусно, то кушайте, гос-подин куратор. Кушайте на здоровье!
Деваться Эрику было некуда. Он съел и вторую. Правда, она шла труднее, но он все же справился.
– Уверяю вас, никаких проблем. Все в порядке.
– Ах, в порядке? Тогда угощайтесь еще.
Мой отец ускорил процесс и, выкладывая картофелины одну за другой, соорудил на тарелке целую горку. Все встали, столпившись у них за спиной.
Дорогая, единственная моя Лилике, ты только представь себе, куратор весь побледнел, однако, как бывший прапорщик, вел себя героически и до конца убеждал нас в том, что это вполне съедобно…
Эрик решил, что лучше уж поскорее закончить весь этот цирк. И принялся уплетать картошку.
– Вполне съедобно. Неплохо. Чего вам не нравится…
Но его уже сильно подташнивало. Он то и дело пил воду. И продолжал героическое сражение с внушительной порцией. Управившись с последней картофелиной, он поднялся и, едва не упав, ухватился за край стола. Мой отец взял его за плечи и повернул к себе:
– Вы, конечно, прекрасно знаете, что наше питание вплоть до последней картофелины оплачивает ЮНРРА – администрация помощи при ООН! И не надо считать обитателей лагеря попрошайками, которые должны целовать вам руки за гнилую картошку!
Парни зааплодировали. Именно этого они и ждали от моего отца, такого тона – иначе за что же ему платить?
Эрик, сдерживая икоту, схватился за живот:
– Вы неправильно понимаете ситуацию.
И упал. Живот его раздирала такая боль, что он царапал ногтями пол, готовый вот-вот зарыдать.
В Берге все обитательницы лагеря обедали вместе, за столами, сдвинутыми в три длинных ряда. В помощь двум работницам кухни, обслуживающим столы, на неделю назначали еще трех дежурных, но и их было недостаточно. Накормить сто шестьдесят девушек удавалось только за полтора часа.
Эмиля Кронхейма в столовую проводила не-улыбчивая директриса. Раввин уж привык к строгим полувоенным порядкам, царившим в таких лагерях, но зрелище это всякий раз приводило его в уныние. К директрисе у него была только одна просьба – предоставить ему отдельное помещение где-нибудь поблизости от столовой.
Юдит Гольд сидела достаточно далеко от входа, но как будто что-то почувствовала. Неожиданно для себя она вдруг повернулась к двери. Дверь отворилась – и на пороге появился раввин! Юдит стало не по себе, ее прошиб пот. Она попыталась сосредоточиться на еде, концентрируя все внимание только на ложке, окунаемой в красный томатный суп.
Директриса направлялась к ним. Вот она уже возвышалась рядом. Юдит Гольд еще глубже уткнулась в тарелку.
– К вам посетитель, – тихо шепнула начальница.
Юдит вскинула голову. Ей было странно, что никто не слышит, как громко колотится ее сердце.
Лили поднялась:
– Ко мне?!
– Из Стокгольма. Господин раввин. Он хочет поговорить с вами.
– Раввин?! Из Стокгольма?!
– Поторопитесь. Он должен уехать обратно двухчасовым поездом.
Лили посмотрела поверх голов на Эмиля Кронхейма, который стоял у входа. Раввин дружелюбно кивнул ей.
Рядом с огромным залом столовой было помещение поменьше. Со столовой его связывало застекленное окно, через которое когда-то, видимо, подавали еду. Юдит, стоило ей немного вытянуться, могла наблюдать за ними. И время от времени ее так и тянуло бросить взгляд в сторону окна. Юдит видела, как они представились друг другу, а потом сели. У нее задрожали руки, и пришлось отложить ложку в сторону. В том, что раввин не выдаст ее, не разоблачит, Юдит Гольд нисколько не сомневалась. Но все же ее почему-то терзала и грызла безысходная тягостная тоска.