Поначалу Золотое и впрямь показалось остаткам переселенцев чистым раем. Сорок девять оставшихся в живых заключенных вступили в границы заметенного города, аки в землю обетованную. Шмыга чувствовал себя героем. Еще бы! Привести всех в совершенно пустой поселок городского типа, подходящий для жизни во много раз больше, чем суровая зона посреди тайги! Так поначалу показалось и Крапленому. Выбрав в качестве пункта временной дислокации здание поссовета, он отправил людей на промысел. Кого – за дровами для обогрева, кого – на поиски лекарств для многочисленных больных. Шмыгу же, как местного, он отрядил на поиски провизии, придав ему в распоряжение троих заключенных.
К вечеру в большом актовом зале, на листах оцинковки, весело горел огонь. Несколько «шестерок», назначенных кашеварами, мутили что-то непонятное из нескольких сортов круп, большие пакеты с которыми приволок Шмыга, еще более поднявшись в глазах пахана. Больные, напичканные просроченными антибиотиками, дремали у костра, наслаждаясь редким теплом, а сам Крапленый, в компании наиболее приближенных, чифирил, развалившись на последнем ряду откидных кресел. И казалось, что жизнь группки заключенных наладилась, и рисовались в голове радужные планы на будущее.
А потом за дверью тихо заплакал ребенок.
Вспышки пламени, рвущегося из дула «ксюхи» в руках Волнореза, «гладиатора» Крапленого, ослепили пахана. Сбитый с ног телохранителем и оглушенный дробным перестуком очереди, оказавшейся такой громкой в не самом большом помещении, Крапленый успел увидеть немного. Фонтан крови, бьющий из разорванного горла сердобольного Волохи, открывшего дверь плачущему ребенку, его оседающее тело, да маленькую фигурку, в мощном прыжке отталкивающуюся от плеч раненого. Потом он упал за кресла и лишь вжимался в пол, вздрагивая от грохота теперь уже нескольких автоматов. Минуту спустя какая-то сила оторвала его от пола и буквально вышвырнула в распахнутые двери. Испуганный, машинально выхвативший из-за пояса опасную бритву, он едва не черканул лезвием по горлу склонившейся над ним фигуры, но, узнав Волнореза, успел сдержать рефлексы.
– Уходим, Толик! – проорал на ухо телохранитель.
Потом была бешеная тряска в десантном отделении вездехода, забитом потными телами, рев двигателей, да вонь соляры. Волнорез, сидящий в кресле механика-водителя, остановил машину, лишь когда они на несколько километров удалились от последних многоэтажек.
Их осталось тридцать пять человек. Те, кто сумел вырваться из актового зала вместе с Крапленым, те, кто чуть позже прикатил на вихляющих из стороны в сторону, давно уже неисправных аэросанях, да Шмыга, примчавшийся в одиночку на снегоходе. На вопрос об остальных он лишь лепетал о маленькой твари, перепрыгивающей со снегохода на снегоход и буквально отрывающей головы пытающимся спастись на открытых машинах. Был он бледен, сильно дрожал, а когда мрак ночи сменился серым свинцом предрассветных сумерек, Крапленый увидел, что щипач совершенно седой.
Сидя на броне вездехода, пытаясь поднести пляшущее горлышко фляги со спиртом ко рту, пахан еле слышно пробормотал:
– Епт, да кто же это был?
– Горгулья, – раздался сзади голос.
Крапленый подпрыгнул от неожиданности, а бесшумно взобравшийся на броню Волнорез, обычно ревностно блюдущий дистанцию, бесцеремонно забрал из его дрожащих рук флягу, сделал несколько жадных глотков, занюхал рукавом драного ватника и закончил фразу:
– Так ее Проф назвал. Перед тем, как помер.
В поселок возвращаться не захотел никто. У Крапленого у самого до сих пор стояла перед глазами жуткая картина, и желания познакомиться поближе с маленькой тварью не возникало. Перепуганные, враз лишившиеся всех припасов, оставленных в поссовете, зеки недобро косились на Крапленого и крайне неохотно выполнили распоряжение выдвигаться дальше. Его власть ощутимо пошатнулась, и в ближайшее время нужно было с этим что-то делать. Иначе и верный Волнорез не спасет.
Неожиданно ситуацию спас Шмыга. Еще несколько часов назад ходивший королем, он притих и старался не попадаться никому на глаза. На снегоходе он укатил далеко вперед и сейчас выполнял функцию головного дозора, хотя об этом его никто не просил.
Не прошло и часа, как Шмыга примчался назад. Крайне возбужденный, он пристроился рядом со снегоходом, в котором теперь расположился Крапленый, и на ходу пытался что-то показать знаками. Глянув, как щипач в тщетных попытках привлечь внимание чуть не кувыркнулся со снегохода, Волнорез обернулся к Крапленому:
– Там Шмыга чего-то нашел по ходу. Тормознуть?
Крапленый хмыкнул:
– Та он уже раз нашел. Ну, тормозни, покурим заодно.
Откинув люк броневика, вор выбрался на броню и, сворачивая самокрутку, вопросительно посмотрел на Шмыгу, тут же подскочившего к борту.
– Рассказывай, – проронил пахан.
– Там… – Щипач аж задыхался, так переполняло его желание рассказать об увиденном. – Там лагерь! И люди!
– Какой еще лагерь? – нахмурился Крапленый. – Ты, никак, бредишь?
– Лагерь старателей. И люди. Человек двадцать.
Через несколько часов основательно потрепанные зеки обрели новый дом. Старатели сначала обрадовались нежданным гостям. Ну-ка! Люди! Впервые за такое долгое время, да еще на технике! Радость была недолгой. Когда Волнорез с другими «торпедами» изъял все оружие, вплоть до топоров и столовых ножей, а Крапленый толкнул обильно сдобренную феней речь, из которой стало понятно, кто теперь здесь главный, работяги приуныли. Успешно выживающие здесь длительное время, наладившие какой-никакой быт, им совсем не улыбалось гнуть спины ради блага пришельцев. Однако через пару дней все понемногу наладилось. Во-первых, старатели поняли, что горбатить придется не им одним. Из всей шайки Крапленого иммунитетом к работам обладали от силы десять человек, остальные пахали наравне с другими. И даже те, кому работать не полагалось, не сидели без дела.
Волнорез стал во главе сколоченной из зеков и старателей охотничьей артели, Шмыга, вновь сильно приблизившийся к пахану, вместе с еще несколькими зеками взял на себя поисковые работы. А когда бывший бригадир старателей после чаевничания с продуманным Крапленым внезапно был поставлен старшим над припасами и инвентарем, совсем притихли. Да, кое-что изменилось. Теперь нужно было тщательно выбирать выражения, чтобы не задеть резких на расправу блатных, у которых каждое слово могло иметь несколько значений. Поначалу были непонятки, переходящие в молниеносную поножовщину или ночную «темную», но Крапленый вместе с бригадиром старались оперативно разруливать такие ситуации. Когда же начала роптать братва, дескать, мы так скоро и понятия забудем, пахан собрал всех пришедших с ним в большом бараке и произнес проникновенную речь. Мол, понятия понятиями, а выживать как-то надо. И гораздо проще делать это большой оравой. И так понятно, что народ здесь собрался крутой и уважаемый (при этих словах плечи расправились даже у «мужиков» и «шестерок»), но здесь не зона и резать почем зря народ, никакого понятия об этих самых понятиях не имеющий, не только глупо, но и недальновидно. Говоря короче, выпендриваться не перед кем. Старшие все, ну или почти все, поймут и простят, а старатели тоже парни матерые. И так прогнулись под нас, а борзеть будем – перебьют ночью, и вся недолга. Нет, не значит, что их надо бояться. Надо научиться с ними со-су-ще-ство-вать. После собрания народ расходился задумчивый. Против высказались только двое «отрицал», да только после их никто уже не видел.