Я против принуждения, я за свободу личности, но за уподобление Немцова Дон Кихоту, за гагаринскую улыбку на лице Немцова я все-таки отправлял бы в желтый дом.
2015 г.
Такой в ту ночь была Помпея,
Пред тем как утром пеплом лечь.
Николай Тихонов
Вскоре после того, как патриоты советского закала и все честные граждане почтили память маршала Г. К. Жукова в связи с сорокалетием со дня его смерти, публицист Александр Севастьянов, патриот ельцинского пошиба, решил почтить память сборника «Из-под глыб» в связи с сорокалетием со дня его выхода и скоропостижной кончины.
Несколько знакомый с писаниями этого автора, я не стал бы читать его новый труд, но глаза невольно уловили на полосе имена А. И. Солженицына и И. Р. Шафаревича. Ну как же! Я давно знаю этих глыбалистов. С первым переписывался, встречался, давным-давно в ленинградской «Неве», а потом в воронежском «Подъеме», похвалил, однако позже накатал о нем целую книгу весьма скорбного характера; и со вторым виделся, однажды на каком-то торжестве в «Нашем современнике» он даже аплодировал моим стихам, но потом я и о нем, как о Солженицыне, тоже писал с большой печалью. Можно ли пройти мимо старых знакомых! И я стал читать статью…
Вообще-то, А. Севастьянов аттестует себя не патриотом, а «русским националистом с двадцатипятилетним стажем». Сразу ошарашил: подумать только, в таком духовном деле он стаж исчисляет, словно на работе в шахте. Конечно, слово «патриот» замызгали кремлевские обитатели и их прислужники. Назовусь и я националистом. Так вот, коли так, пусть послушает молодой человек, что думает о нем, о его кумирах и юбилеях русский националист, пожалуй, уже с восьмидесятилетним стажем. Правда, я националист не того разбора, как тов. Севастьянов. Я националист в том смысле, что мне ближе, дороже, интересней всего мой народ, его история, его культура, и это не связано с дурным отношением к другим народом. Но человека потомственно русского, помнящего, однако, что многие выдающиеся сыны нашего народа — хотя бы правители страны от Ивана Грозного до Сталина, до Дзержинского, писатели от Пушкина до Шолохова, полководцы от Багратиона до Рокоссовского, ученые от Сеченова до Алферова и т. д. — не отличались «этнической чистотой». Меня, в противоположность названному товарищу, эта «чистота» не шибко интересует. С другой стороны, ничего пушкинско-алферовского не вызывают у меня такие «этнически чистые» русские люди, как генералы Деникин и Краснов, президенты Горбачев и Ельцин, министры Степашин и Сердюков, писатели Борис Васильев и Астафьев, журналисты Невзоров и Пивоваров, артисты Табаков и Дуров… Вот такого рода я националист, которых антисоветчики нагло именуют шовинистами.
У нас с юбилятором Севастьяновым много, конечно, и других различий. Я, например, не могу сказать про своего отца, как он пишет в автобиографии о своем, что «его последний (!) фронт — взятие Будапешта, а в апреле 45 года он брал штурмом Кенигсберг». Не могу, потому что в двадцать лет я сам 8–9 апреля того года «брал штурмом» Кенигсберг, а Будапешт был взят на два месяца раньше, 13 февраля, и потому не мог быть «последним фронтом» отца нашего националиста, если его отец еще «брал» и Кенигсберг. Тут что-то с памятью автора, хотя он уверяет: «У меня с детства такая цепкая память, что помню, как мама кормила меня грудью и пела арии из опер». Жаль, что не помнит, из каких опер. Не из «Фауста»? — «Люди гибнут за металл…». Кроме того, я не был, как наш глыбалист, редактором «Национальной газеты», газеты «Русский фронт», не печатался в журнале «Декоративное искусство»…
Или взять такое важное дело. Я по трудности характера и житейских обстоятельств был трижды женат, и все жены — русские с прекрасными ликами и именами — Наталья, Ирина, Татьяна, а он, как рассказывает в той же автобиографии, которую вывесил в Интернете, при всей одержимости идеей «этнической чистоты» первый раз женился на еврейке и пять лет терпел такое сладкое «иудейское иго», что не мог оторваться.
Однако вернемся в объекту юбилея. Сам Солженицын, закоперщик сборника, уверял в выступлении, которое было, по сути, предисловием к нему: «Я хотел бы подчеркнуть (он очень любит подчеркивать, акцентировать, выделять, обрамлять, выворачивать наизнанку. — В. Б.), что программа соавторов ни в коем случае не политическая, наша программа лежит в другой плоскости — в нравственной». В таком духе он и о себе всегда говорил: всю жизнь политиканствовал, книги, статьи и выступления его пронизаны политикой, ее страстями, политическими симпатиями и антипатиями, в своих письмах он читал именно политические наставления множеству сограждан от «вождей Советского Союза», то есть членов Политбюро, до патриарха. Ну в самом деле, о чем еще можно писать в Политбюро? Не о проблемах же эстетики! А мыслимо ли написать хотя бы книгу «Ленин в Цюрихе» и ни мизинцем не задеть политику? И при всем этом твердил: «Я — политик? Да вы что! Я художник и только! Ху-дож-ник! Служитель муз».
И дальше в том предисловии: «Этот сборник — мужественный поступок бесстрашных людей, которые рискуют высказать свое мнение, как оно сложилось независимо от марксизма-ленинизма». Александр Исаевич не был бы самим собой, если не назвал бы себя бесстрашным человеком, совершившим очередной мужественный поступок. А говорил-то он это в Цюрихе, где сборник бесстрашно и вышел.
А Севастьянов пишет: «Сегодня сборник “Из-под глыб” стал маяком, его можно уподобить глыбе, легшей в фундамент диссидентского концепта, изменившего судьбу России». Да, глыбу можно уподобить глыбе. Idem per idem. Я тоже когда-то учил латынь, но поскольку «перемолвиться словом не с кем» на роскошном языке Овидия и Катулла, то уже давненько подзабыл его. Поэтому не помню точный смысл слова «концепт», однако догадываюсь: под этим латинизмом автор замаскировал такие фигуры, как Ельцин, Гайдар, Чубайс, Кох и т. п. Что как не энергичные старания именно этого конгломерата и помощь ему советников ЦРУ, о коих недавно напомнил президент, «легли в фундамент» и искорежили судьбу России.
Автор признает, что «оценка сборника никогда не была однозначной». Конечно, ибо, как сказано дальше, «это был своего рода (!) вызов… советской власти и коммунистической доктрине». Вызов — да, только никакого «своего рода» в нем не было: заурядная подзабытая белогвардейщина с примесью банальной русофобии. Ведь Солженицын, закоперщик-то, не только легко соглашался с возможностью поражения СССР в войне с Германией («Эка беда! Висел портрет с усами — повесили бы с усиками, справляли елку на Новый год — стали бы на Рождество»), но в приступе злобы и ненависти доходил в лагере до явного русофобского полоумия: «Подождите, гады! Будет на вас Трумэн! Бросит вам атомную бомбу на голову!» (Архипелаг. М. 1989. Т. 3, с. 51). Он понимал же, что атомная бомба не подходит для «точечного удара» по головам, допустим, тюремщиков. И это звучало зловеще. Ведь стояло лето 1950 года. Именно тогда правительство Трумэна получило от своего военного ведомства взамен прежнего, более гуманного, плана «Дропшот» — план атомной бомбардировки 100 советских городов. И дух солженицынской ненависти витает в сборнике со страницы на страницу.