Она готова дать все, что он потребует, хоть фунт плоти, если он честно выполнит свою часть сделки. Благодаря дару Черного человека она могла перенести практически любую физическую травму, если только ей не будут вырывать сердце из груди или отрубать голову. Однако она не обязуется класть на алтарь любовь или почитание. Ничего, кроме обычного человеческого участия к так называемому сыну божества, человеку, насильно обращенному в вампира. Такое решение было принято не столько из-за злости на божество, сколько ради благополучия Мигеля. Это будет переломным событием в их жизни, не имеющим, однако, ничего общего с любовью, поэтому не стоит обманываться на этот счет. Мигель был ранимым, она чувствовала это, и не до такой степени искушенным в этих вопросах, как она. Человек часто поддавался романтическому самообману, ошибочно предполагая, что душевную потребность в чем-то можно заполнить кем-то. Отчаявшись, такие люди выходили на поиски пар — как правило, таких же духовно искалеченных людей со схожими проблемами, — чей внутренний разлом совпадал бы с их собственным. Но это было неправильно, в корне неправильно! Несмотря на все свое одиночество и отчаянную потребность в помощи, Нинон понимала, что глупо выдавать это порочное влечение за нечто большее, чем оно было на самом деле. Они с Мигелем просто помогали друг другу выбраться из болота. Она знала об этом, и он тоже должен был это понять.
Мигель медленно опустил ее на каменистую землю, которая, казалось, знала, зачем они здесь, и гостеприимно их встречала.
— Ты прекрасна! Ты так совершенна! Я и представить себе не мог…
Зверь ненадолго отошел на второй план. Его восхищение было неподдельным. Некоторые слова были подобны поцелуям — такие же сладкие и возбуждающие. Нинон лишь вздохнула в ответ. Они замерли на секунду, наслаждаясь этим ощущением близости, последним оплотом спокойствия перед надвигающейся бурей.
«Люди так трогательно наивны», — напомнила она себе. Они думали, что секс приносит взаимопонимание, хотя в действительности это происходит крайне редко.
Однако сейчас это было нечто иное, и оба это понимали. Это будет не просто слияние двух тел. Это будет необратимый процесс, где ничего нельзя переиграть или переделать заново. Они больше никогда не станут прежними. Поэтому оба медлили, хоть и понимали, что назад дороги нет.
Между ними пронеслось что-то черное и горячее. Оба почувствовали, как он вошел в тело своего сына, и столь грубое вмешательство повергло их в шок. Дымящееся Зеркало не должен был достать их физически, разве только где-то поблизости есть подземные источники…
Нинон огляделась в полной уверенности, что вода вокруг них бьет ключом, но увидела только темную, густую как кровь артезианскую жижу. Этого было недостаточно, чтобы божество возникло, но хватило, чтобы перенести его мстительный дух.
Температура тела Мигеля резко подскочила, а кожа потемнела. Глаза почернели и стали стеклянными. Наконец он заговорил, и голосом Мигеля к ней обратился Дымящееся Зеркало.
— Сухая земля стала для меня утробой, а пролитая на войне кровь — зерном, которое вдохнуло в меня жизнь. Роды моей матери ознаменовались пожарами и наводнениями, своим рождением я принес смерть в этот мир. Я пробудился голодным и использовал свое право на пищу, причитающееся мне как богу.
Эти слова отнюдь не были сладкими и возбуждающими, поэтому Нинон поспешно закрыла свой разум прежде, чем они смогли отравить ее мысли.
По щеке Мигеля скатилась слеза, золотая капля, оставив дорожку на лице. Но пролита она была не от горя, и обожгла Нинон, когда, скатившись с его подбородка, упала ей на губы. Однако она не отвернулась. Если она покажет свой страх, попытается вырваться, то только спровоцирует нападение зверя. Мигель не причинит ей вреда — вернее, не захочет причинить, но ему могут не оставить выбора. В него вторглись, его осквернили, как это было и с ней, — пусть даже ментально, а не физически. Она не сделает ничего, что могло бы спровоцировать бога, пока он находится в теле Мигеля, ничего, что способно причинить вред самому Мигелю.
«Попробуй коснуться его, cherie. Вытащи из него человека».
Глядя в темные глаза, некогда такие прекрасные, в которых сейчас не осталось ничего человеческого, она почувствовала за бесстрастным взглядом божества душераздирающую боль Мигеля, такое бескрайнее отчаяние, что поняла: он этого не переживет, независимо от того, что в планах у Дымящегося Зеркала. Было весьма смело с ее стороны вопреки всякой логике предположить, что божество не станет убивать сына или заставлять его делать то, после чего он просто не сможет жить. Она должна была дать богу это понять, чтобы он отступил.
— Все в порядке, — сказала она, обращаясь к посторонней силе в глазах Мигеля, которая теперь казалась более понятной и вызывающей отвращение. Презрение заглушило страх — монстр он и есть монстр. Только подлец способен так поступить со своим ребенком. Губы ее до сих пор пекли и постепенно немели, более того — онемевать начинали щеки и шея. Наверное, слеза была мощным обезболивающим. Нинон собрала воедино весь свой арсенал приемов по обольщению мужчин и солгала:
— Я вижу, ты хочешь уберечь сына от злости, которую я могу обрушить на него за то, что он должен сделать. Ты хочешь принять огонь на себя и впитать всю мою ненависть, чтобы избавить его от страданий. Но в этом нет необходимости. — Она заметила, что ей сложно произносить слова с шипящими звуками. Отдельные слова она вообще проглатывала, а скоро совсем не сможет говорить. — Я не испытываю ненависти к Мигелю сейчас и не испытаю ее в будущем. Мне известно, что такое боль, к тому же я грешна. Я не боюсь принести себя в жертву. Тем более, что он сам хочет меня взять.
Божество моргнуло. Мигель тоже моргнул. Так приятно было осознавать, что еще способна их удивить. Конечно, божество может ей не поверить. Вся эта речь в духе «убейте меня, ибо я того заслуживаю» прозвучала чересчур наигранно. Но зато она натолкнула этого сукина сына на мысль о том, что можно заставить Мигеля пойти наперекор своим моральным устоям. Сама она для него ничего не значила — просто инструмент, средство достижения цели, не более. Страдания Мигеля интересовали его куда больше.
Сначала она действовала очень осторожно и старалась звучать как можно правдоподобнее, выталкивая сфабрикованные мысли на поверхность, где бог смог бы свободно их прочесть: «Я искала этого. Я пришла сюда за этим. Я и только я несу ответственность за то, что происходило и будет происходить со мной». Это было то, что нужно. Наркотик должен был сделать ее послушной, превратить в жертву, но ее внутреннее «я» не намерено было полностью сдаваться. Был найден просто идеальный компромисс — пассивное, но не безудержное брыкание, которое автоматически заставило бы его напасть.
Она выждала нужное время, чтобы грандиозным усилием воли заставить рот двигаться, а голосовые связки в последний раз напрячься.
— Пожалуйста, пусть Мигель сделает это сам. С ним ничего не случится, и будет только справедливо, если сын бога сам принесет свою первую жертву.
И ему действительно придется этому научиться, если ее план провалится, потому что это последняя возможность привести его в исполнение. Легенды в один голос твердили о том, что стоит вампиру принести свою первую жертву, как ему придется делать это постоянно, чтобы утолять внутренний голод.