Утро не сулило ничего хорошего, после ночных переживаний она набрасывалась на него с кучей упреков, и, может, он ничего и не предпринимал бы, но очень уж болела голова и так хотелось остановить поток этой брани. В обычные же дни он молча сносил ее бесконечную брань, лишь иногда бросая короткое: «Заткнись», и просто уходил на улицу подышать свежим воздухом. Его уже не было в квартире, он стоял под окном, затягиваясь крепкой сигаретой, и слушал, как она продолжает поносить его и свою жизнь, разговаривая с рукомойником.
В дни зарплаты он приходил домой с кучей шоколадных конфет, которые она так любила.
– Это тебе, солнышко, – говорил он, протягивая большой кулек со сладостями.
В ответ он слышал привычное уху:
– Деньги тебе девать некуда, лучше бы о детях подумал!
Но он знал, что она очень рада гостинцу. А она все ворчала и ворчала.
Как-то, выпивши, он возвращался домой и, споткнувшись на лестнице, со всего маху упал головой на ступеньки. Его нашли соседи лежащим у дверей и втащили в квартиру. Когда его привезли в больницу, помочь ему было уже нельзя.
Его похоронили через три дня. И она тоже без него жить больше не могла. Говорят, они очень друг друга любили.
Этот огромный бело-серый дом был скрыт окружавшими его со всех сторон деревьями с пышной зеленой листвой. Со стороны дороги его можно было и не заметить, если бы не кирпичная труба, возвышающаяся над красной черепичной крышей. Огромные дубы вперемежку с соснами стояли на охране этого жилища, образуя множество аллей. Здесь давно никто не подстригал траву, и она доставала до самых колен.
Оставив машину возле металлической ограды, как раз напротив того места, где не хватало нескольких прутьев, я пролез сквозь нее и вошел в парк. Когда я сюда ехал, мне казалось, что увижу несчастных людей, в одиночестве бродящих по бесконечно большому парку, и санитаров, издали следящих за ними. Но все оказалось не так, дубы шелестели листвой, а сосны, медленно покачиваясь, танцевали с ветром. Мне казалось, что это какой-то волшебный сад: дубы-великаны – это заколдованные богатыри с мощными ветвями-руками, а стройные сосны с шапками из иголок на самой вершине – прекрасные принцессы.
Вот так, предаваясь фантазиям, я медленно брел по парку, шелестя опавшими листьями, что попадались мне под ноги. Желтой листвы было еще мало, но осень готовилась вот-вот перекрасить весь мир вокруг по-своему.
На мгновение мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. И я увидел далеко на краю сада девушку с собакой. Ее маленький пес высоко подпрыгивал, выпрашивая угощение, они крутились друг вокруг друга и были очень довольны игрой. Медленно, чтобы не помешать им и не напугать, я направился в их сторону. Но они заметили меня и убежали. Я повернул к серому дому в глубине сада.
Двери были старинные, дубовые, с прекрасной резьбой. Чувствовалось, что давным-давно этот дом принадлежал немецкому помещику с неплохим вкусом, и даже по прошествии долгого времени кованые дверные ручки продолжали исправно служить. Но дверь была заперта. Я огляделся и прямо над головой увидел колокольчик. Я позвонил два раза. Не прошло и нескольких секунд, как дверь отворилась, и предо мной предстал мужчина лет двадцати восьми, в белом халате, из-под которого были видны старательно отутюженные брюки и черные немодные сандалии. Я представился и кратко изложил цель своего визита.
Молодой человек работал в этом заведении старшим медбратом, он назвал себя, но имени его я, к сожалению, не запомнил. Это был очень приятный, отзывчивый человек. Он подробно рассказал мне, в каком состоянии находится моя родственница, навестить которую я приехал, что ей можно и что нельзя. И по моей просьбе провел небольшую экскурсию по заведению.
В комнатах, приспособленных под палаты для душевнобольных, стояло по нескольку металлических коек, некоторые постоянно прописанные пациенты лежали на них, практически не шевелясь, их взгляд был уперт в беленый потолок, в глазах других появился какой-то интерес – может, они думали, что я новенький. Здесь находились люди, которых сломала жизнь, их психика не смогла выдержать нагрузки там, за стенами этого дома. Они не буйствовали, ничего не требовали – они просто медленно умирали и не цеплялись за эту жизнь.
Женщина лет пятидесяти, прикованная к постели, находилась в одной палате с моей родственницей. У нее двигалась только одна рука, в пальцах она цепко держала дымящуюся сигарету, боясь уронить. Курева было мало, а что касается смерти, ей было плевать – лучше раньше, чем позже. Дым висел клубами под потолком палаты, как бы показывая, что она пока еще жива.
Другая женщина просто молчала, и все, и так продолжалось уже давно, то ли пять, то ли десять лет, никто уже этого не знал, а она молчала. Видно, отговорил человек свое и доживает.
Больше в палате никого не было, женщина, к которой я пришел, сидела на краю кровати и медленно качалась из стороны в сторону. Я попытался с ней заговорить, но она меня не узнала. Просто сказала:
– Я вас не знаю.
И это было произнесено голосом совершенно здорового человека. Меня это поразило, я вопросительно посмотрел на сопровождавшего меня санитара.
– Вы не удивляйтесь, они совершенно нормальные люди, просто живут в другом мире, недоступном для нас, и, может, они смотрят на нас так же, как мы смотрим на них, – сказал он.
Я снова и снова пытался вернуть ее в наш мир своими воспоминаниями, но она повторяла мне:
– Я вас не знаю, – и продолжала качаться из стороны в сторону.
Такая пытка по силам закаленному человеку, и я попросил санитара вывести меня оттуда.
Мы с ним присели на ступеньки перед входом, я угостил его сигаретой, и мы закурили. Я спросил его:
– Как ты можешь здесь работать, тут самому свихнуться можно.
Он ответил мне не сразу. Докурил сигарету до самых пальцев и ответил медленно и весомо:
– Понимаешь, у меня тут мать. Сам знаешь, ведь мать бывает одна.
Он поднялся со ступеней и, кивнув мне на прощанье, закрыл за собой дубовую дверь.
Я еще некоторое время сидел на ступенях и думал обо всем об этом, потом поднялся и побрел через парк обратно к машине. И этот лес мне больше не казался волшебным, в его шелесте слышались боль и страдания человеческой души. Мне казалось, что оттуда, из серого дома, эти люди смотрят мне в спину, провожая меня в реальный мир из мира своих иллюзий.
И вдруг перед самым забором меня окликнул девичий голос:
– Эй, эй, эй!
Я остановился и обернулся: передо мной стояла девушка лет двадцати с выражением лица пятилетнего ребенка. Она протянула ко мне руку и жалобно попросила:
– Дай конфетку!..
Я механически стал рыться в карманах, хотя знал, что там нет никаких конфет. С сожалением развел руками и направился к машине. Она опять окликнула меня: