Стимс ужасно разбаловал своего любимца свежей морковкой, капустой, не говоря уже о простом, но очень вкусном сене. Время летело быстро, и вскоре зима уже подходила к концу. Вначале под ярким апрельским солнцем снег начал стекать с крыши их дома, а через две недели по всему двору зажурчали быстрые ручьи, и Подкидыш ощутил в себе какую-то неясную тревогу – хотелось куда-то бежать, к чему-то стремиться, а далеко из леса раздавались трубные призывы оленей, которые его еще больше волновали.
Стимс очень привязался к своему воспитаннику, ведь он стал членом его семьи. Утром олененок провожал его на обход, а вечером встречал, и так целый год. Но Стимс понимал: для Подкидыша наступает пора самостоятельной лесной жизни, и в одно раннее утро он вывел его на ту самую поляну возле оврага, где в первый раз его нашел, снял с его шеи поводок и нежно подтолкнул в бок: «Удачи, Подкидыш». Казалось, он только этого и ждал – ринулся с места во всю прыть, но, отбежав метров на триста, остановился и оглянулся на Стимса, как бы приглашая: «Ну что же ты встал, побежали вместе!», и, немного подождав, опять рванул с места, наслаждаясь свободой. Стимс вообще-то был суровый мужик, но почему-то слеза все-таки затуманила ему глаза. Домой он вернулся с таким настроением, будто кого-то похоронил. Достал из холодильника бутылку виски, кинул в стакан пару кубиков льда и стал разводить свои мысли крепким напитком.
Эд Хардсон стал заниматься рыбной ловлей, чтобы как-то развлечься в этом скучном мире, но, поймав с тридцать форелей, полностью охладел к этому занятию. И снова скучные ужины в окружении одних и тех же лиц, дурацкие разговоры и много алкоголя, одна и та же бесконечная история. Но как-то во время одного из таких вечеров он услышал завораживающее мужчин слово «охота» и тут же представил себя в джунглях в походе на тигра или на волка.
Через неделю он собрал всю информацию про охотников и охотничье общество, а еще через неделю стал уже его членом. Рассказы о том, как они выслеживают оленей, а потом ветвистые головы украшают их кабинеты, раззадорили Эда и вскружили ему голову, но ждать открытия охотничьего сезона еще целое лето он просто не мог и через доверенных людей узнал, что можно попробовать и сейчас, правда, только ночью и с фарами.
Рано утром Стимс услышал на улице непонятный стук и выглянул в окно: у входа в загон стоял Подкидыш и стучал копытцем передней ноги по воротам. Стимс выскочил во двор в одних трусах – так он не радовался с тех пор, как развелся с женой, потом вернулся в дом, взял самую большую морковку и направился к Подкидышу. За две недели тот как-то возмужал и морковку взял из рук Стимса осторожно. Потом подставил ему свою спину – немного почесать, но стоило Стимсу дотронуться до него, он отскочил в сторону в три прыжка и встал, а потом повернулся и скрылся в лесу. Но Стимсу это все равно был просто бальзам на душу: все-таки пришел, не забывает.
Подкидыш любил разглядывать ночное небо: тысячи звезд приходили на смену солнцу, а потом они исчезали, растворяясь в свете дня, и так было все время. Но вот однажды ночью, когда весь лесной мир спит, недалеко от поляны, где паслись олени, раздался приглушенный шум мотора. Олени насторожились и отошли в лес. Вдруг зажглось яркое солнце, Подкидыш удивился, очень обрадовался и пошел ему навстречу, а через несколько секунд раздались громкие хлопки. Он уже ничего не чувствовал, когда ему ножом перерезали горло, выпуская из его жил молодую кровь, и трясущиеся от возбуждения руки вырывали из груди жаждущее жизни сердце как трофей победы.
В эту ночь Стимсу почему-то спать не хотелось, он вышел на улицу, сел на складной стул и стал смотреть в небо, и тут он услышал принесенные эхом хлопки выстрелов, и нехорошее предчувствие кольнуло его в сердце.
Джип летел в темноту, разрезая фарами ночную мглу, чутье подсказывало: ехать надо на поляну Подкидыша. Через четверть часа он уже был у поляны – недалеко от лесной дороги лежал обезглавленный труп оленя. Стимс подъехал к нему поближе, осветив все вокруг ярким светом фар, вышел из машины и замер: перед ним лежало то, что осталось от друга. «Глупенький, он принял их за солнце». Рядом с дорогой Стимс увидел какой-то блестящий предмет. Это оказалась глянцевая визитная карточка некоего Эда Хардсона, а рядом лежал носовой платок, мокрый от крови.
Эд был счастлив: этой ночью он осуществил свою мечту, он чувствовал себя просто суперменом. Ночь, выстрелы, кровь! Неуемная дрожь возбуждения была даже сильнее, чем оргазм, и потом расслабление – вот это жизнь! Напротив его стола над дверью было свободное от картин место. «Вот тут я и повешу свой первый трофей, – решил он».
В дверь тихонько постучала секретарша:
– Мистер Хардсон, к вам какой-то мистер Стимс, у него ваша визитка.
Эд удивленно приподнял брови:
– Ну, пусть войдет.
Стимс вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и подошел прямо к столу. Он ожидал увидеть какого-то мастодонта из груды мышц, олицетворяющего само насилие, но перед ним сидело просто ничтожество. Стимс достал револьвер и приставил дуло к его голове. Хардсон хотел закричать, но вместо этого из его глотки вырвались неопределенные звуки, что-то среднее между мычанием и воем, ужас сковал все его члены, он понял, что сейчас умрет. Собрав остатки воли, он прошептал:
– Кто вы?
– Не бойтесь, мистер Хардсон, я просто охотник, у меня жажда крови.
А через минуту с кожаного кресла на паркет потекла тонкая струйка, но, правда, не крови – виной этому были слабый мочевой пузырь или страх.
Стимс вышел из тюрьмы через два года и сразу уехал куда глаза глядят.
Яхты из красного дерева нынче большая редкость, поэтому Леон ее берег как родную. Каждая весна у него обычно начиналась с подготовки к летнему сезону. На яхте со странным названием «Курса» все приводилось в идеальное состояние, старенький, слабосильный моторчик «вольво-пента», уже давно отслуживший свой ресурс, полностью перебирался и опять тарахтел как новенький, наполняя жизнью яхту во время полного штиля. Для Леона жизнь без запаха моря и ветра была почти бессмысленной, всю зиму он слонялся по яхт-клубу в ожидании, когда здесь снова все закипит и ветер вдохнет жизнь в белоснежные паруса. Приходила весна, таял лед, и все начиналось.
В свои пятьдесят он не выглядел этаким старым морским волком, пропитанным солью и запахом рома и вечно ворчащим при виде непорядка; он был подтянут, аккуратен и очень вежлив. Начинающие любительницы парусного дела были не против, чтобы Леон их потренировал наедине где-нибудь далеко в заливе, но в общем-то он им и не отказывал – отказать женщине он всегда считал неприличным. Мужчины же с удовольствием приглашали его к себе на лодки на стаканчик виски в надежде услышать от него увлекательные морские байки, и он им в этом тоже не отказывал.
Во время штиля белоснежные яхты-лебеди стояли на приколе возле своих причалов, а их капитаны сидели в баре и лениво тянули светлое пиво, снисходительно наблюдая, как мимо проносятся с ревом моторные яхты, нарушая идиллию. Но стоило подняться ветру и разогнать волну, как мотористы причаливали к берегу. Наступало время настоящих мужчин, когда ты остаешься один на один с ветром и морем. Их яхты расправляли свои крылья-паруса и одна за другой выходили в море, на зависть тем, кто остался на берегу, – но это была уже не их стихия, и им оставалось только смотреть.